Леон Коваль

                                    Три сионистских впечатления

Привет, Шломо! В  начале  70-х  соцлагерь решил  создать  Единую  Систему  Компьютеров(ЕС  ЭВМ), совместимую  с  западной  IBM - 360/370. Были  «цельно  стянуты»  огромные  наработки  IBM  в  области  операционных  систем, компиляторов  и  другого  обеспечения. Некоторые  проницательные  советские академики  понимали  опасность  перехода  на  общемировые  информационные  рельсы, ЕС-проект  они  называли  успешной  диверсией  Запада. И  правда: после  принятия  международных  стандартов  и  подключения  к  халявному, но  надежному  информационному  резервуару  возвращение  к  состоянию  изоляции  стало  невозможным.

В  кинофильмах  тех  лет  мы  часто  видим  магнитофоны  ЕС  выше  человеческого  роста  и  магнитные  ленты  в  движении - свидетельства    прогресса  у  советских  милиционеров, военных, ученых. Полуметровые  в  диаметре  бобины  содержали  примерно  такой  же  объем  информации  как  дискеты, которые  можно  теперь  спрятать  в  кармашек  пиджака. И  все  же  спецотделы  не  смогли  проконтролировать  движение  информации  на  этих носителях. Железная  дамба  дала  первые  промоины.  Вольнодумцы  любили  изготовлять  на  широкой  алфавитно-цифровой  печати  и  развешивать  над  рабочими  столами  идеологически  вредные  заграничные  изображения  Исуса,  идущего  на  Голгофу, и  игривой  Мэрилин  Монро. 

До  того  времени  самиздат  тиражировался  с  помощью    машинописи  и  аудиозаписей. Существует  высокая  поэзия  о  машинке  “Эрика”  и  магнитофоне  “Днепр” -  средствах    общения  с  народом  поверх  барьеров.

Власть  старалась  пресекать  перепечатки  недозволенных  текстов. Копировальные  устройства  строго  контролировались. Машинки  в  учереждениях  на  праздники  опечатывались, с  них  снимались (и  хранились  где  надо)  образцы  печати  для  отождествления.  Нарушители  строго  наказывались  и, случалось, даже  гибли...  Но  с  изготовлением  и  размножением  текстов  на  цифровых  носителях  власть  бороться  так  и  не  успела  научиться.

А  еще  были  в  мутном  цифровом  потоке  элементы  сионистского  заговора. Многие,  несомненно,  помнят  изображение  примата, испытывающего  муки  программиста  при  поисках  ошибок  в  программе.  Обезьяна   скребет  потылицу, а  подпись  большими  буквами  гласит: “Think!(Думай!)”. Заговор  заключался  в  том, что  программист  подписался  аппаратными  маленькими  буквами:  Shlomo  Mintz, IBM, Israel. 

У  каждого  путь  на  историческую  родину  обставлен  разного  рода  вехами. И  эта  вешка - привет  от  коллеги  Шломо  из  Израиля - сыграла  свою  роль, особенно  для  тех, кто  жил  вдали от  Москвы  и  других  мест  еврейской  активности. Экстремисты  же  понимали  текст  из  больших  букв  как  призыв  к  нашему  брату  поразмыслить  вообще.  Вот  какой  резонанс  имело  учебное  упражнение  студента  или  молодого  специалиста, которому  в  70  году  было  лет  20-25, и  он  работал  в израильском  отделении  IBM.

Интересно, как  сложилась  жизнь  парня, ставшего  невольным  участником  сионистской  агитации. И  как  же  ему  удалось  включить  свой  зловредный  файл  в  документацию  IBM? 

«Штофадхор». Считанные  журналы  в  Советском  Союзе  в  т.н. застойные  времена  составляли  пространство  порядочности, легкой  оппозиции  и  одновременно  высокого  литературного  качества. Цензоры  пили  кровь  у  Твардовского (и  у  его  верных  читателей),  на  месяцы  задерживая  журнал. Но  каким  удовольствием  было  вытащить, наконец,  из  почтового  ящика  очередной  «Новый  мир»  в  голубоватой  бумажной  обложке! И  сразу, отложив  все  дела, погрузиться  в  освоение  вкусного  материала. А  потом  приступить  к  сладостной  редакторской  забаве – отбору  самого-самого  по  собственному  усмотрению. Эти  тексты  извлекались  и  переплетались – в  твердые  обложки.  Получались  антологии  домашнего  составления.

С  возрастом  теряется  интерес  к  чтению(или  перечитыванию)  беллетристики. И  когда  я  теперь  листаю  собственноручно  составленные  до  91  года  сборники, то, в  основном,  обращаю  внимание  на  тексты  Non  fiction(непридуманное).  На  этот  раз  я  перечитал  впечатливший  меня  15  лет  назад  очерк  Сергея  Баруздина  «Юный  полпред  Корнея  Чуковского  в  Израиле» («Дружба  народов», №4, 1989). В  нем  приводится  письмо  Шалома  Якира  из  Хайфы. Вот  отрывок из  него(пропуски  не  отмечаются, вставки  по  смыслу  даются  в  косых  скобках):

«В  1972  году  я  приехал  в  Израиль  из  /Кишинева/. Отец  мой  Яков  Якир, еврейский  писатель, был  репрессирован  в  1949  году, освобожден  в  1955. Он  умер  в  Израиле  в  1980  году. В  Израиле  я женился, и  здесь  родились  две  мои  дочки. Старшей  Адас /теперь/ 13  лет, и  младшей  Эйнат  11  лет. Эйнат  начала  писать  стихи  на  иврите и  публиковать  их  с  7  лет. Когда  ей минуло  8  лет, вышла  в  свет  первая  книга  ее  стихов, и  в  прошлом  году – вторая  книга. Моя  жена  и  я  пытаемся  делать  все, чтобы  дети  наши  знали  русский  язык. Родилась  идея  дать  моей  дочке  попробовать  перевести  «Мойдодыр» /«Штофадхор»/  и  «Муху – Цокотуху» на  иврит. Эйнат  работала  с  громадным  удовольствием. Я  разъяснял  ей  нюансы  русского  текста, и  в  течение  четырех  месяцев  Эйнат  завершила  переводы. Адас, которая  проиллюстрировала  две  предыдущие  книги  Эйнат, /работает/  над  иллюстрациями  к  переводам. Я  и  моя  жена  Александра  решили  послать  Вам  переводы  на  иврите, а  также  магнитофонную  запись, где  Эйнат  читает  эти  две  поэмы  на  русском  и  иврите...».      

Что  же  такого  впечатлило  меня  тогда  в этом  обычном  по  нынешним  понятиям  очерке? Не  следует  забывать, что  это  было  время  зыбкое, власть  колебалась, а  евреи  созревали  перед  рывком. В  печати  появлялись  сигналы  разного  свойства. И  каждое  человеческое  сообщение  из  Израиля  или  про  Израиль - обнадеживало.

Теперь  же  у  меня  прорезалось  детское  желание  заглянуть  за  последнюю  страничку  истории, узнать, что  было  дальше  с  ее  героями, как  сложилась  судьба    сестер  и  переводов  Эйнат. И  еще: моей  младшей  внучке  два  года, а  я  сторонник  использования  параллельных  текстов  в  воспитании  двуязычных  детей. Очерк  Баруздина  включал  фото  милой  переводчицы  и  факсимиле  первых  рукописных  страниц  переведенных  поэм. Там  же  можно  было  разобрать  адрес  и  телефон  семейства  Якир. Заглянув  в  телефонный  справочник, я  убедился, что  за  15  лет  ничего, кроме  номера  телефона, у  них  не  изменилось. Можно  звонить?  Я  так  и  не  собрался  с  духом  побеспокоить  незнакомых  людей  как  бы  без  серьезного  повода, а  только  из  любопытства  и  желания  завершить  сюжет. Мало  ли  что ... Впрочем, не  исключено, что  я  все-таки  соберусь  с  духом. Или  этот  текст  когда-нибудь  попадется  Якирам  на  глаза ...

P.S. Дочери сообщили мне, что в Израиле пользуется  популярностью молодая литературная звезда по имени Эйнат Якир...

Да  здравствует  Номи  Шемер! Ничего  доброго  от  израильского  государственного  телевидения  я  обычно не  жду. Но  на  исходе  праздника  Шавуот  в 2002 году  Первый  канал  показал  концерт  в  честь  Номи  Шемер – и  это  было  хорошо.

Номи  не  мелькает  на  экранах. За десять прожитых  здесь  лет  это, наверное, третий  ее  большой  концерт. И  всякий  раз  все  делается  просто, без  фейерверков, дымов, громов  и  молний, а  выходит – сильно. Ибо  она  замечательный  мастер: композитор  и   поэт. 

В  20  веке  три  песенные  цивилизации – американская, русская  и, понятно, израильская -    приняли  мощный  ток  идишской  мелодики. В  этом  процессе  участвовало  много  композиторов, но  мы  отметим  три  равновеликих  музыкальных  имени - Берлин, Дунаевский, Шемер.

Песня  состоит  из  стихов  и  мелодии; в  израильской  песне, в  отличие  от  двух  имперских, на  первом  месте  стоят  стихи.  Для  Номи  Шемер  это  не  принципиально: она  создает  и  то, и  другое, устанавливая  пропорции  по  известным  ей  законам.

Если  мастер  делает  нечто  здорово, а  ты  вдруг  понимаешь  это, то  эгоистично  радуешься  прежде  всего  росту  собственной  квалификации. Так  было  со  мной  в  первые  ульпанные  годы, когда  я  осознал, как  хорошо  сделала  Номи  песню, посвященную  охране  окружающей  среды. Основной  текст  был  вполне  по  делу, в  нем  говорилось  о  том, что  и  как  в  живой  и  неживой  природе  надо  хранить, надо  беречь. Зато  в  припеве  совершался  переход  к  прямой  речи  от  имени  лирической  героини, которая  мечтала: «Эх,  поберег  бы, посохранял  бы  кто-нибудь  меня!».

На  концерте  на  исходе  Шавуот  эта  песня  не  исполнялась, но  зато  я  открыл  для  себя  удивительную, гениальную  песню  о  двух  товарищах  из  одного  поселка. По-моему  трудно  придумать  что-нибудь  лучше  и  трогательней  в  память  о  погибшем  друге. Для  коренных  израильтян  это  не  новая  песня, а  для  нас – израильтян  новых – открытия  в  богатствах  Номи  Шемер  будут  продолжаться. 

Вначале  я  процитировал – это  было  хорошо. Это  было  очень  хорошо, а  лучше  всех  была  сама  Номи  Шемер. И  все  же  было  бы  нечестно  не  отметить  наезды  камеры  на  двух  персонажей  в  зале, певших  вместе  со  всеми  «Ерушалаим  шель  загав»: одна – сильно  мной  нелюбимая  политическая  отставница, второй – очень крупный  политический  и  военный  отставник. Сидели  они  рядом, а  мне  хотелось  проморгаться.

Завершу  настоящий  дифирамб  так: да  здравствует  великая  Номи  Шемер – на  славу  Страны  Израиля  и  на  страх  нашим  врагам!