Проф. Коваль Л.
Цитатами закидаем
АнтиСолженицын
Вступление. В моей памяти негуманитария, но книжника сохранились два литературных названия, начинающихся словом «против». Первое – «АнтиАпион» - принадлежит Иосифу Флавию. Он сражается с антисемитским сочинением своего современника древнего грека Апиона, которое до наших дней не дошло(учтите, вся моя эрудиция в этом вопросе от Фейхтвангера). Флавий, увы, увековечил имя антисемита Апиона.
Второе название – «АнтиДюринг» - пришло к нам из 19 века. Уважаемый Энгельс полемизирует с каким-то нехорошим Дюрингом. Эти сведения - из студенческой обязаловки т.н. марксистско-ленинских наук, а не из захватывающего чтива. О чем там речь, простите, совершенно не помню. То, что требовалось в день экзамена, обнулялось в памяти уже на другой день. Сочинения Дюринга, конечно, сохранились, но его имя поминалось весь 20 век только благодаря Энгельсу.
Теперь пришло время АнтиСолженицына как жанра. Как распорядится история его подстрекательским «Вместе», суждена ли ему такая же долгая жизнь, как «Протоколам», - нам знать не дано. «Протоколы» были расчитаны на возбуждение, по выражению Бовина, «низового антисемитизма». А «Вместе» - на столь нелюбимую Солженицыным образованщину. Впрочем активно читают и как-то реагируют на последнюю нетленку образованца Солженицина, в основном, образованцы же евреи.
И у меня есть личный повод возмутиться суждениями «бесстыжего классика». Мое поколение предвоенных детей именовали безотцовщиной. А следующее поколение, если так можно сказать, было бездедовщиной. Впрочем моим дочерям достался-таки однорукий дед, второй погиб под Сталинградом.
Квалифицированные и сильные партии в АнтиСолженицын-жанре исполнили В. Войнович(«Портрет на фоне мифа»), М. Дейч(«Бесстыжий классик. Александр Солженицын как зеркало русской ксенофобии» с продолжениями), Г. Бакланов(«Кумир»). Ищу соло в указанном жанре таких мастеров как В. Шендерович, И. Губерман, Ю. Ким. Совсем недавно биолог С. Глейзер на портале Берковича использовал идентификацию жанра как название текста, а в подзаголовок вписал: «Двести лет как жизни нет».
Я поставил перед собой задачу составить эти заметки «отомосем» спокойно, без излишних эмоций вроде «кипит наш разум возмущенный», без экивоков и заискивания(«ах, как мы в нем – гениальном - обманулись» или «не стоило ему, великому, писать эту книгу», или «ничего страшного, классик приглашает два народа к диалогу» и т.д.). Попытаюсь поработать подносчиком патронов. На войне, как на войне. В смысле – на передовой, где «евреев было не густо».
Татьяна Толстая называет Солженицына «скучным публицистом». Ее слова можно истолковать так: в общем и целом писатель он никакой, а публицист - несильный. На мой взгляд у Солженицына две стоящие книжки «Иван Денисович» и «В круге первом» (последняя сильно испорчена позднейшими исправлениями и добавлениями, в том числе антисемитского толка) и несколько памятных рассказов. Так что, если судить по этим пиковым образцам, он все-таки писатель кое-какой и даже неплохой, но с коротким дыханием.
Писатель - мастер художественной литературы в своем творчестве подпитывается из жизненного опыта, трудится на поле собственной памяти. Т.е. вся литература в той или иной степени - Non fiction. Каждый писатель возделывает делянку проживаемой жизни. Мой любимый Фазиль Искандер холит и лелеет, удобряет собственную память и воображение, являя пример писателя, ведущего интенсивное литературоделие (по аналогии – с земледелием). Кажется, что он извлек со своей абхазской родины больше персонажей и характеров, чем там имеется населения.
Александр Солженицын оказался писателем с коротким дыханием. После интенсивного многообещающего начала он занялся тоскливой публицистикой, приняв на вооружение, в какой-то мере следом за Мао Дзедуном, метод цитат. Из них, тенденциозно подобранных и деформированных, как из блоков он сооружает свои нехудожественные подстрекательские конструкции.
Новые времена, передовые цифровые технологии максимально упростили блочное литературоделие. Доступные источники перелистываются теперь на экране компьютера. А цитаты извлекаются (и редактируются) с легкостью необыкновенной. (Упаси боже, сам «бесстыжий классик», несомненно, создает свои шедевры, сидя на пеньке и умакивая перышко №86 в чернильницу-непроливашку).
И мне как любителю (в смысле – непрофессионалу, чукче-читателю), в лучшем случае начинающему литератору, который быстро истощил свой неплодородный надел, крупноблочный метод(или жанр) – во спасение. Но с его помощью я обещаю ничего не деформировать, ничего не подгонять под установку. Итак, приступим ...
Составление списков и назначение виноватых евреев. Летом 2004 года канал «НТВ-Мир» показал документальный сериал со смутным названием «Неравнобедренный треугольник». Автор – этнический русский и, повидимому, латвийский гражданин - рассказывает об истории своей небольшой страны, оказавшейся в 20 веке в тисках между Россией и Германией.
За неделю до начала войны состоялась депортация 15000 латвийских граждан. И отнюдь не только латышей как может показаться зрителю «Треугольника». В первой по плану акции (вторую НКВД готовил, но не успел) было (как и в Молдавии, как и в Литве) непропорционально много евреев(в Латвии около 5000): высылалась элита, включая религиозных, культурных, политических деятелей, промышленников, коммерсантов.
А потом... Потом латыши(вместе с немцами, конечно, и под их присмотром) уничтожили на месте 100000 своих евреев, а когда свои закончились, то им подвезли из Европы еще 100000. Такая вот арифметика в стране, население которой составляло менее 2 млн душ.
Автор фильма не то чтобы ищет оправдний латышскому обществу времен немецкой оккупации за энтузиазм в уничтожении своих и несвоих евреев. Он старается объяснить, он дает понять как нацистская пропаганда(местная и германская) возбуждала этот энтузиазм. В телесериал включены кадры из немецкой (или латышской) кинохроники 41 года на латышском языке, посвященные депортации латвийской элиты. На экране избранные документы-приговоры латвийского НКВД, на которых открыжены еврейские фамилии подписантов-начальников. (Интересно: энкавэдешная документация 41 года велась по-латышски). «Вот Фелдманис(допустим), - говорит диктор. – А вот Шапировас». Из чего следует, что депортацию латышей проводили евреи. На документах весьма заметны и другие подписанты: «Смирновасы» и «Калнинши». На эти фамилии акцента не делается. Но они и не скрываются, что делает пропаганду как-бы более объективной.
(Заметим в скобках, что относительно небольшое число евреев, присланных в прибалтийские органы перед войной, объясняется просто: к концу 30-х подавляющее большинство евреев - «специалистов» госбезопасности высшего и среднего звена и особенно выходцев из Западного края Сталин уничтожил. Иначе – нашего брата, боюсь, там было бы «погуще»).
Молодой автор сериала задает хилый, как минимум, наивный вопрос: «В чем же были виноваты местные и западноевропейские евреи в Латвии? Своих сотрудников – всех до одного – органы успели эвакуировать, а бегству евреев на восток до последнего момента препятствовали, поставив (или – сохранив) на старой границе заслоны».
Участвовать в споре о том, кто больше виноват – Большой Брат или меньшой – нету никаких сил. Разумеется, события времен германской оккупации подрывают моральную позицию латышей, оказавшихся под тяжелой русской (или – советской, если хотите) дланью и постепенно превращавшихся в меньшинство на собственной земле. Никто не хочет быть виноватым или больше виноватым, чем другие. Имперскому же народу ничего не остается как во всем винить евреев.
Вернемся к нашему, так сказать, антигерою – Солженицыну, который действует грубее и наглее авторов помянутой кинохроники. В «Портрете на фоне мифа» В. Войнович пишет:
Дошел я до описания /в «Архипелаге»/ строительства заключенными Беломорканала и споткнулся на том месте, где автор предлагает выложить вдоль берегов канала, чтоб всегда люди помнили, фамилии лагерных начальников: Фирин, Берман, Френкель, Коган, Раппопорт и Жук. Советские газеты так выстраивали в ряд еврейские фамилии врачей-убийц или еще каких-нибудь злодеев этого племени. Неужели среди начальников «Беломора» вообще не было русских?
Давно это было: Гертруда Михалков или Гертруда Бондарев (не помню точно – кто) называли Соложеницына литературным власовцем. Знамо, перебор. Сейчас все они – лучшие друзья, заединщики. Теперь (не 30 лет назад, конечно) указанное определение стало звучать как метафора, в которой что-то есть.
О команде убийц царской семьи и ее национальном составе. Так называется исследование Ивана Плотникова, опубликованное в литературном журнале «УРАЛ», 2003, №9. Болезненная тема бессудного зверского уничтожения царской семьи, включая детей, в Екатеринбурге и Алапаевске летом 18 года будоражит российское общество по сей день. Как могли русские люди совершить такое? Сами – не могли. Их подбили, охмурили. Или – исполнили решение Кремля, в основном, «интернационалисты» австрияки-венгерцы(читай - тамошние евреи), евреи свои и латышские стрелки. Поскольку чекистское и партийное руководство в уездном Алапаевске было гомогенным, события в этом городе рассматриваются без особого напора. Хотя там великих князей уничтожали с поражающей жестокостью, еще живыми сбрасывая в шахтные стволы и глубокие шурфы. Иное дело губернский Екатеринбург, в партийной верхушке которого наличествует «отличник»(по Е. Шварцу) Голощекин, а в ЧК – заместитель начальника выкрест Юровский. Кроме того в окрестностях ипатьевского дома полно всякого рода «интернационалистов».
Глубокая ненависть большинства русского народа к слабому царю-неудачнику и его окружению отмечается всеми современниками тех уже далеких событий. На участие в ипатьевской акции конкурс среди екатеринбургского исключительно русского актива был почти как в МГИМО.
Отторжение собственной национальной вины требует формирования легенды, перекладывания ответственности на чужаков. С этой целью наш антигерой любит посканировать ветки иерахических древ советских карательных органов. Обязательно отыщется еврей пусть не на главной ветке, а в роли зама, начальника отдела или «соловья» ГПУ. А далее можно сказать: в силу того, что Они «талантливы и инициативны»(видите - объективен, отдает должное нашему брату!), именно он был фактическим руководителем.
Текст Ивана Плотникова интересен и по фактуре, и по тому, что затрагивает методологию наветов и мифотворчества. Он по всем позициям пригоден в качестве антисолженицынской иллюстрации. Сладка редакторская забава сокращения исходного текста в 5-10 раз при сохранении всего самого важного... В нижеследующей большой цитате(как и во всех прочих) связующие вставки даются в косых скобках, пропуски многоточиями не отмечаются, грамматические(падежные) изменения для согласования - единичны.
Начиная со следствия белых властей /в 1918 г. и/ кончая современными, их участники указывают, что расстрел членов царской семьи и обслуживавших ее лиц в доме /особого назначения – ДОН/ Ипатьева, был произведен командой внутренней охраны, доставленной в него вновь назначенным комендантом Я.М. Юровским, с участием его самого и его помощника — Г.П. Никулина. Это утверждение в своей основе верно, но нуждается в целом ряде уточнений и дополнений. Практически все чекистскую команду внутренней охраны именовали “латышской”. /И/ оговаривались: в ее составе были и русские. Следствие 1918 г. подметило, что “латыши” могли быть и не латышами, а людьми, плохо знающими русский язык. В последние десятилетия точка зрения о совершении расстрела латышами или австро-венграми получила особенно широкое распространение.
В США в 1984 г. вышла книга “Письма Царской Семьи из заточения”, составленная Е. Е. Алферьевым. В ней содержится “Список команды особого назначения в доме Ипатьева (1-го Камышловского стрелкового полка)”. Приведены имена семи бывших военнопленных: Горват Лаонс, Фишер Анзелм, Эдельштейн Изидор, Фекете Эмил, Над Имре, Гринфельд Виктop и Вергази Андреас, а далее — троих русских от уральской областной Чрезвычайной комиссии: Ваганов Сергей, Медведев Павел, Никулин. В документе не сказано, что /первые/ семеро участвовали в расстреле, но помещение их имен рядом с тремя определенно известными цареубийцами толкают читателя на отождествление тех и других. Составитель дал документу наименование: “Список команды чекистов, назначенных в дом Ипатьева для расстрела Царской Семьи под начальством Юровского”. Эти семь австро-венгерских военнопленных (иногда с подразделением на немцев-австрийцев, венгров и евреев) называются участниками расстрела членов царской семьи (с указанием и трех остальных русских, а также Юровского или без них).
/Но/ ни один из семи указанных австро-венгров не участвовал в расстреле, /а сам/ документ вообще сфабрикован. Он датирован 18 июля, то есть после совершившегося в ночь на 17 июля расстрела. Павел Медведев, как и Ваганов, не были чекистами, хотя и участвовали в расстреле. Чекистом был другой назначенец в дом Ипатьева — М.А. Медведев (Кудрин). Почему-то не значится П.З. Ермаков, который был действительно направлен в дом Ипатьева для производства казни вместе с Вагановым и Медведевым. На 18 июля “1-го Камышловского стрелкового полка” не существовало. Он был сформирован лишь 10 августа.
В качестве внутренней охраны в доме Ипатьева в литературе рассматривается еще одна команда. Она, за исключением вписанных в нее коменданта дома и его заместителя — Я.М. Юровского, Г.П. Никулина, а также М.М. Кованова, целиком латышская по составу. Этот список был составлен старым латышским коммунистом Я.М. Свикке, который в мае 1918 г. совместно с П.Д. Хохряковым перевозил из Тобольска в Екатеринбург вторую группу семьи Николая II. Список Свикке был составлен тогда, когда он был уже пенсионером, не вполне психически здоровым, с манией величия незаслуженно забытого, оставленного без коммунистических милостей. После его смерти список был обнаружен С.В. Лихачевой и опубликован с высказанной уверенностью, что это и есть те люди, которые расстреливали царскую семью: «Список товарищей, работавших под моим руководством в Свердловске: 1.Цельмс Ян Мартынович - командир отряда внутренней охраны. 2.Каяко Янис - взводный. 3. Сникер Ян Мартынович. 4.Круминьш Николай Петрович. 5. Круминьш Карл Бертович. 6.Озолиньш Эдуард — заместитель Цельмса. 7.Сирупо Эдуард Францевич. 8.Юровский Яков Михайлович - комендант дома Ипатьева. 9.Никулин Григорий Петрович - заместитель Юровского. 10.Цинит Петр Петрович - секретарь комиссара Свикке. 11.Пратниэк Карл. 12. Кованов Михаил Михайлович - бывший шифровальщик и казначей. 13.Рубенис Эдвин Альфредович».
Свикке во внутреннюю охрану под командой Я.М. Цельмса включает первых семерых, остальные (10-й - 13-й) вроде бы находились при нем самом. В бумагах Свикке не говорится о первых семи лицах именно как об участниках расстрела. Речь о них идет как о входивших во внутреннюю охрану уже при коменданте Юровском. Участниками расстрела (определенно или с оговорками) их стали называть уже историки и публицисты. Перечисленные латыши — реальные лица, летом и осенью 1918 г. почти все они действительно были при Я.М. Свикке.
Команда внутренней охраны была сформирована заместителем председателя областной ЧК Я.М. Юровским. Численность ее, по разным источникам, определяется примерно в десять человек. Прибыла она в дом Ипатьева 4 июля и разместилась в нижнем этаже. Можно считать абсолютно выясненным вопрос об участии в расстреле: Я.М. Юровского, Г.П. Никулина, М.А. Медведева (Кудрина), П.С. Медведева, П.З. Ермакова и С.П. Ваганова. Но список ими не исчерпывается. В расстреле были задействованы и чекисты из внутренней охраны. К ней имел отношение из перечисленных лиц лишь Никулин, как ее начальник.
Первоначально предполагалось, что казнь будет произведена только или почти только чекистами команды внутренней охраны. Вопрос о казни, форме ее обсуждался с ними еще до наступления трагической ночи, до прибытия столь многочисленной группы претендентов на роль убийц из ответственных лиц, которая не могла не повлиять на количественный и персональный состав привлекаемых для этого “ипатьевских латышей”. Часть чекистов (те, кому по жребию выпала роль убийц женщин, девушек, детей) /отказались от участия/ в побоище (указывается 2—3 человека, и именно “латыша”).
/Теперь о/ численности и персональном составе команды внутренней охраны из десяти (примерно) чекистов. Возможно, в их числе /был/ и Г.П. Никулин как начальник охраны. Выясняется, что в составе внутренней охраны определенно был и А.Г. Кабанов, /который/ оставил воспоминания. Кабанов стал работать в облЧК с мая 1918 г. В этой системе в качестве виднейших тюремщиков “трудились” уже два его брата. Кабанов также занимался заключенными из числа бывших придворных царя, перевозил великих князей из Екатеринбурга в Алапаевск. Юровский привел его во внутреннюю охрану несколько позднее других. /Кабанов/ был назначен начальником пулеметной команды, состоящей из “4 коренастых латышей” и “еще 4 человек”, очевидно, следует понимать — русских. С Кабановым получается 9 человек, примерно столько же называют другие источники. И по составу: половина русских и столько же — нерусских. Сохранились воспоминания В.Н. Нетребина (от 1925 года), состоящего также в команде внутренней охраны. Нетребин указывает на вхождение в команду и двух латышей, и еще 21-летнего “студента горного института”, имени которого он не вспомнил.
Нетребин и Кабанов находились в доме Ипатьева после убийства еще несколько суток, заняты были разбором вещей с участием специалиста-горняка. /Кабанов/ описывает студента-горняка не как бойца внутренней охраны. С большой долей уверенности можно сказать, что таковым он не был и тем более - убийцей.
Итак, выясняется, что в команде внутренней охраны состояли: ее начальник Никулин, Кабанов, Кованов, Нетребин, всего 5 из 9 или 10 человек. Есть совершенно определенные данные об участии в расстреле троих из четверых - о Никулине, Кабанове и Нетребине. В Нижнетагильском архиве удалось обнаружить дело Нетребина. В.Н. Нетребин не только находился в подвальной расстрельной комнате, но и сам был одним из расстрельщиков.
По некоторым данным, перед самым убийством в дом Ипатьева скрытно, с предельными мерами предосторожности проскользнула небольшая новая команда. /Возможно,/ это были московские чекисты. Вряд ли кто-то из этой команды был привлечен к производству расстрела. Им важно было утаивать какое-либо участие во всей этой преступной акции центра, вождей большевистской партии. Они убедились, что много нашлось надежных охотников “отличиться” во имя пролетарской революции и среди местных чекистов. Люди ВЧК лишь перекрыли вход в верхний этаж и изымали документы царской четы.
В убийстве царской семьи определенно приняли участие: Я.М.Юровский, Г.П. Никулин, М.А. Медведев (Кудрин), П.С. Медведев, П.З. Ермаков, С.П. Ваганов, А.Г. Кабанов, В.Н. Нетребин. В числе расстрельщиков мог быть еще только один человек, не более. Мы видим восемь установленных убийц, хотя в некоторых воспоминаниях называется 11, по числу казненных. Роль “латышей”, “команды внутренней охраны”, оказалась в итоге незначительной, вспомогательной. /Вот/ слова одного из руководителей расстрела — Никулина: “Нас было исполнителей восемь человек: Юровский, Никулин, Медведев Михаил, Медведев Павел, Ермаков Петр, Кабанов /Алексей/ - шесть. И еще двоих я не помню фамилий”. Эти две фамилии /выше названы/: Ваганов и Нетребин.
О Я.М. Цельмсе и его команде. Юровский в специально составленных в 1922 г. воспоминаниях написал: “…я организовал внутреннюю охрану, назначил новых пулеметчиков, одного из них я особенно помню, товарищ Цельмс (латыш)”. Речи об участии Цельмса в убийстве у него не идет, о нем говорится как о человеке, взятом в охрану на начальствующую роль в дни, предшествовавшие расстрелу. Слова Юровского можно понимать как о назначении Цельмса начальником “по пулеметам” и во внутреннюю охрану, и в охрану вообще. В доме Ипатьева при Юровском Цельмс находился. Мог ли Цельмс участвовать в расстреле? Юровский прямо на этот вопрос не ответил.
Но вот свидетельство другого участника расстрела — П.З. Ермакова. На допросе в Управлении Госбезопасности по Свердловской области в августе 1946 г. Ермаков на вопрос об убийцах царской семьи отвечал: “В числе непосредственных исполнителей указанного приговора-расстрела царской семьи Романовых мы втроем: начальник охраны Юровский, заместитель командира латышского красногвардейского отряда Ян и я, Ермаков”. Здесь речь идет явно о латыше “Яне” определенно как об убийце, со всей очевидностью — о Цельмсе.
На основе всех приведенных данных можно прийти к выводу: в июльские расстрельные дни в охране состоял Я.М. Цельмс, и он был включен в состав исполнителей в числе других латышей-чекистов внутренней охраны. Их количество Кабанов определял в 4 человека. По всем данным, 2—3 из них отказались участвовать в расстреле. И без них расстрельщиков, с прибытием М. Медведева, Ермакова и Ваганова и включением в число исполнителей другого Медведева — Павла из внешней охраны, оказалось достаточно. Все ли латыши отказались участвовать в расстреле? Если даже не двое, а трое, то четвертый участвовал. Поскольку Ермаков назвал Яна, можно считать, что Цельмс не был в числе “отказников”, был расстрельщиком. А если был им, то поименный список может быть расширен до девяти: Я.М. Юровский, Г.П. Никулин, М.А. Медведев (Кудрин), П.З. Ермаков, С.П. Ваганов, А.Г. Кабанов, П.С. Медведев, В.Н. Нетребин и Я.М. Цельмс. Как видим, расстрел царской семьи был произведен группой, состоявшей почти полностью из русских, с участием одного еврея (Я.М. Юровского) и, вероятно, одного латыша — Я.М. Цельмса.
Каждый народ должен нести ответственность за своих негодяев и идиотов. Это относится и к евреям. И к русским тоже – в их собственной империи.
«Евреи не воевали». В ноябре 2002 года я поместил в «Еврейском камертоне» (ЕК - приложение к израильской газете «Новости недели») литературный обзор «В рассуждении чего бы почитать». Займусь самоцитированием из этой статьи:
Давно искал повод обсудить творчество Иона Дегена – лихого танкиста, ушедшего на войну шестнадцати лет в 41-м году, врача-ортопеда, доктора медицинских наук, поэта и писателя, идейного еврея, автора ЕК. Впервые о Дегене я услышал в Союзе в конце 80-х. Кто-то из поэтов читал его стихи и назвал лучшими за время войны. Стихи запомнились так: Мой товарищ в смертельной агонии/ Не зови понапрасну друзей./ Дай-ка лучше согрею ладони я/ Над дымящейся кровью твоей.// Ты не плачь, не стони, ты не маленький,/ Ты не ранен, ты просто убит./ Я на память сниму с тебя валенки - / Мне еще воевать предстоит. Вот уж действительно: стихи со знаком качества.
Но речь пойдет не о стихах Дегена(других я просто не знаю), а об его мемуарной книжке «Из дома рабства». Он завершил ее на третьем году жизни в Израиле, в 80-м, а издал еще через шесть лет. Замечательная книжка, в ней мне нравится все, кроме пафосного названия (на мой вкус наименование литературного текста должно быть ироническим или нейтральным). К сожалению, книга прошла мимо массового читателя, а я случайно наткнулся на нее в 96-м году. Эту книгу стоит переиздать с легкой доработкой: раскрыть обозначения персонажей, восстановить то, что умалчивалось из-за опасения за судьбы людей, остававшихся в «доме рабства».
Каким-то образом книга, изданная в Израиле небольшим тиражем скорее всего на средства автора, попала к «вермонтскому отшельнику». В книге есть глава, названная автором с печальной иронией «Евреи не воевали». Солженицын по-иезуитски(не могу подобрать иного приличного эпитета, неприличные - имеются) воспользовался текстом этой главы: «стер» кавычки из ее названия. В доказательство того, что евреи не воевали(варианты – воевали плохо, вяло, избегали передовой, не желали идти на фронт) он цитирует слова земляка Иона по имени Шулим Даин, который имел смелость, пусть в разговоре с другом(тогда - правоверным комсомольцем), выказать свою ненависть и к Гитлеру, и к Сталину. Но при этом он по призыву ушел в армию и погиб под Сталинградом.
Возможно, читатель обратил внимание на то, что я стараюсь не цитировать Солженицына. Зачем воспроизводить цитатник или даже собственный текст бывшего отшельника? Зачем многократно тиражировать его измышления? Главу же «Евреи не воевали» из трудно доступной книги Дегена я постарался представить по возможности компактно, но без существенных потерь. Судите сами о чем, на самом деле, у Дегена идет речь ...
Начало войны явилось для нас полной неожиданностью. Мы знали, что это будет мгновенная победоносная война, что Красная армия в течение нескольких дней раздавит любого противника. И вдруг... Красная армия не на вражьей земле, а стремительно теряет свою землю. Я ничего не мог понять.
Это было 15 мая 1941 года. Только что мы, ученики 8-10 классов проводили в армию нашего любимого учителя истории. Мой друг Шулим – он был на класс старше меня – и я отстали от компании. Огромное красное солнце спускалось за холмы за Днестром. Шулим сказал: «Это к войне». Я возразил ему, напомнив о договоре с Германией. Шулим рассмеялся. Он говорил долго и зло. О фашизме. Об антисемитизме в Германии. О «хрустальной ночи». О бесприципности и попустительстве Советского Союза. Меня возмущали эти антисоветские речи. Даже в устах моего друга. Мы поспорили, погорячились и разругались.
Через месяц, 15 июня, гордясь своей правотой, я принес Шуле «Правду», в которой было опубликовано заявление ТАСС о провокационных сообщениях и о том, что отношения между СССР и Германией по-прежнему дружественные. Шулим все еще был обижен на меня, не собирался мириться и, что совсем противоречило его интеллигентности, сказал: «А этим заявлением можешь подтереться».
Ровно через неделю началась война. В тот же день я обегал почти всех мальчишек из двух 9-х классов – нашего и параллельного, объясняя, что мы, 16-17 –летние комсомольцы обязаны сформировать взвод добровольцев. Пошел я и к своему другу Шуле, хотя он уже окончил школу, а по возрасту подлежал призыву через несколько месяцев. Очень хотелось, чтобы Шулим был в нашем взводе. Сейчас, спустя 38 лет, я с удивлением вспоминаю этот разговор. Откуда у 18-летнего юноши такое пророческое ясновидение? Он говорил, что в смертельной схватке сцепились два фашистских чудовища, что было бы счастьем, если бы евреи могли следить за этой схваткой со стороны, что это не их война, хотя, возможно, именно она принесет прозрение евреям, даже таким глупым, как я, и поможет восстановить Исроэль. Я считал абсурдом все, о чем говорил мой друг. И самым большим абсурдом – слова о еврействе и каком-то Исроэле. Возможно, зная мое пристрастие к литературным образам, Шуля сказал: «А Исроэль был всегда. Просто, как спящая красавица, он сейчас в хрустальном гробу. Не умер. Спит. Ждет, когда прекрасный принц разбудит его. Увы, прекрасным принцем окажется эта ужасная война. Не наша война. Хотя пробуждение Исроэля в какой-то мере делает ее нашей. Когда меня призовут, я пойду на войну. Но добровольно? – ни в коем случае». Разгневанный, я ушел, хлопнув дверью.
Шулим Даин погиб в Сталинграде. Крепкий, коренастый Шуля с большой лобастой головой ученого, со смугло-матовым лицом сефарда, с горящими черными глазами пророка. Погиб в боях с немецко-фашистскими захватчиками. Погиб, как и многие ребята из нашей школы. И из других школ Могилева-Подольского. Страшная статистика. В двух девятых классах нашей школы был 31 мальчик. Из них 30 – евреи. В живых остались 4. Все – инвалиды отечественной войны.
Евреи не воевали – любимая фраза антисемитов в черные послевоенные годы. Евреи не воевали – сегодня звучит в СССР на каждом шагу. Я вспоминаю лица моих однокласников, моих друзей, героически погибших на фронте. Сюня Дац, Сема Криц, Абраша Мавергуз, Эля Немировский, Моня Ройзман, Сюня Ройтберг, Бума Шейнман, Абраша Эпштейн... Увы, я мог бы продолжить перечисление имен.
Незадолго до отъезда в Израиль мы с семьей поехали на мою могилу. Звучит странно, но иногда и такое случается. Осенью 1944 года в Восточной Пруссии был подбит мой танк. Чудом мне удалось выскочить. Однополчане захоронили мессиво сгоревших в машине тел. Посчитав, что и я погиб, на памятнике написали мое имя. В поисках этой могилы мы поехали в город Нестеров, бывший немецкий Эйдкунен. Услышав мою фамилию, военком любезно предоставил списки захороненных в его районе воинов Советской армии. Мы с сыном стали рассматривать эти списки и на каждой странице встречали еврейские фамилии и имена. В Калининграде, бывшем Кенигсберге, грандиозный памятник над братской могилой воинов 5-й гвардейской армии. На плитах немало еврейских фамилий, а возглавляет список гвардии майор Рабинович. На братских могилах в Сталинграде и Севастополе, в Новороссийске и на Курской дуге – всюду высечены еврейские фамилии. А ведь не обязательно у еврея должна быть еврейская фамилия.
(Следуют рассказы о личных знакомых Дегена. О горском еврее Герое Советского Союза ст. лейтенанте Козлове, командире танка, который в 1942 году в своем последнем бою уничтожил 17 немецких танков. О храбром танкисте Толе Ицкове, в комсомольском билете которого стояло – русский; он погиб в зимнем наступлении 45 года. О киевлянине-летчике, которого в начале войны сбили; он долго выходил из окружения, боялся и немцев и своих – назвался русским; в этом качестве получил Героя.)
Мой земляк Ароня, пожалуй самый тихий, миролюбивый, даже пацифистски настроенный мальчик, во время войны, не совершив никакого проступка, стал командиром штрафной роты. И еще несколько моих знакомых назначались на самые гиблые, самые опасные должности только потому, что они евреи. Орденами и медалями даже за экстраординарные подвиги евреи награждались реже и хуже, чем их товарищи другой национальности.
(Замечательный разведчик кишиневец Михаил Имас работал под майора немецкой армии – подобно легендарному Кузнецову и так же успешно; Имас погиб в конце войны в Чехословакии; высоких наград не удостоен.)
Позволю себе пересказать, к месту, историю отца Йосефа Эйтана – комментатора русской службы израильского радио. Отца, в войну боевого офицера, назначили командиром роты солдат для захвата и удержания плацдарма на другом берегу реки до подхода основных сил. Генерал сказал, что эта задача невероятной сложности, смертельной опасности. Но если задание будет выполнено, все получат звезды Героев. Солдаты во главе со своим командиром форсировали реку, захватили плацдарм. Удерживать его пришлось дольше намеченного. Плацдарм дорогой ценой удержали, в живых осталось только 9 бойцов, включая отца Йосефа. Все получили звание Героя, кроме отца Йосефа.
«Евреи прячутся в Ташкенте». Протест против этой подлой антисемитской фразы, звучавшей почти также часто, как и «смерть немецким оккупантам», был подводной частью айсберга, надводной частью которого была отчаянная смелость, вызывающий недоумение героизм. На каждом фронте была танковая бригада прорыва. Функция такого подразделения – в начале наступления проделать брешь в обороне противника, увы, ценой собственного уничтожения. На 3-м Белорусском фронте бригадой прорыва была 2-я отдельная гвардейская танковая бригада. В этой прославленной части мне чудом посчастливилось пережить четыре наступления. Уже после второго – я заслуженно получил кличку «Счастливчик». Только в пятом наступлении, да и то – на девятый день, меня основательно достало. Так основательно, что я выбыл не только из бригады, но даже из списков когда-нибудь годных к военной службе.
(Автор поминает сослуживцев в бригаде прорыва: Абрама Когана – лучшего офицера бригады, погибшего осенью 1944 года; механика-водителя старшину Вайнштока; младшего лейтенанта Габриеля Урманова, бухарского еврея(в тот момент, когда комриг по радио поздравлял Габриеля с наградой – орденом Ленина, болванка зажгла его танк); лейтенанта Сегала, майора Клеймана, комбрига Духовного).
Имя Героя Советского Союза Цезаря Куникова, бесстрашного командира морской пехоты, родоначальника камандос в Красной армии, основавшего легендарную Малую землю под Новороссийском, очень популярно в СССР. Во всех военкоматах Союза висят плакаты с фотографиями Героев Советского Союза – участников Отечественной войны. Под каждой фотографией краткая биография, содержащая национальность Героя. Есть белорусы и таджики, абхазцы и башкиры. /Под фотографией/ Цезаря Львовича Куникова подпись – русский. Подлая фальсификация, цель которой ясна. Я имел честь знать этого удивительного человека. Он читал мне, семнадцатилетнему командиру, свои стихи.
Однажды мне позвонил /киевлянин, член-корр АН/ крупнейший советский ортопед. – Вы знали Доватора? Лично Вы были с ним знакомы? - Нет. – Послушайте, что написано /в «Комсомольской правде»/: «Тот, кто видел генерала Доватора в седле, мог подумать, что он казак. А между тем он был сыном белорусского батрака». Я рассмеялся. На том конце провода продолжали: - Я этого сына белорусского батрака видел без штанов. /Он/ был моим пациентом. –Федор Родионович, я знаю, что генерал Доватор был евреем. -/Но/ зачем /они/ это делают? (Оба мы были уверены, что наш разговор записывается КГБ). Член-корр продолжал возмущаться тем, что еврея Доватора, героического генерала, назвали белорусом. Москва обязана ему тем, что он защищал его в самые страшные дни, помнит его, погибшего под Москвой. Но неужели так обеднели славяне, что должны пополнять свою славу за счет евреев? Не знаю, обеднели ли славяне, но евреи не воевали. Эту версию надо прочно внедрить в сознание советских людей.
В 1973 году я /побывал/ в музее битвы на Курской дуге. Экскусовод, отставной полковник, несколько раз называл фамилию – ГоровЕц, ГоровЕц - героического летчика, только в одном бою уничтожившего девять немецких самолетов. Экскурсовод показал на фотографию на стене: «А это и есть ГоровЕц, герой-летчик». С фотографии на меня смотрели печальные глаза еврейского юноши. ГоровЕц? ГОровец!
-Простите, но вы неправильно произносите еврейскую фамилию. ГОровец – так ставится ударение. Экскурсовод густо покраснел, смешался: - Возможно. Я не знал. Большое спасибо. Знал! Отлично знал! Это было написано на его смущенной физиономии. Не ГОровец, а ГоровЕц. Евреи ведь не воевали!
После войны в Киеве рядом с Аскольдовой могилой поставили памятники выдающимся воинам, погибшим в боях за Украину. Был там и памятник подполковнику с типично еврейской фамилией, именем и отчеством. Потом захоронение перенесли. /На этом месте/ появились надгробные плиты. Но неудобной фамилии подполковника уже не было. /Но сохранилась/ надгробная плита с именем Юрия Добжанского. Но многим ли известно, что Герой Советского Союза Юрий Моисеевич Добжанский, старший лейтенант, славный застенчевый Юра был евреем? А зачем это должно быть известно? Евреи-то ведь не воевали.
В 1937 году был арестован и расстрелян талантливый инженер Рабинович. В лагерь, как жена врага народа, была сослана Лиля Рабинович. Их малолетний сын Саша был усыновлен сестрой Лили Ритой. Рита Яковлевна Райт-Ковалева – знаменитая переводчица и писательница. Муж ее – адмирал Ковалев. Так Саша Рабинович стал Александром Ковалевым. В начале войны мальчишка поступил в школу юнг, /а затем/ стал юнгой на военном корабле. В одном из боев Александр Ковалев ценой собственной жизни спас экипаж гибнущего корабля. Посмертно ему присвоено звание Героя Советского Союза. /Однако,/ никто не знает, что Александр Ковалев – это Саша Рабинович, сын расстрелянного инженера Рабиновича и погибшей в лагере Лили Райт. А зачем знать? Евреи ведь не воевали.
В числе первых пяти дважды Героев Советского Союза и самым видным из них был еврей-летчик Яков Смушкевич. Первым в СССР артиллеристом, получившим звание Героя Советского Союза, был старший лейтенант Маргулис- тоже не бурят. Во время войны вся страна знала знаменитый тандем Героев-подводников друзей-соревнователей Фисановича и Иоселиани. Еврей и грузин. Грузин? Иоселиани? Мне сказали, что Иоселиани грузин. Правда, мне сказали, что Куников – русский, Доватор – белорус и т.д. Вот если бы в части появился еврей трус, весь фронт немедленно узнал бы о трусости евреев. Для этого знания вовсе не нужны факты: евреи сидели в Ташкенте.
«Святое» чувство и оскобленное чувство. Рекомендую книжникам следить за свердловским журналом «Урал» («мониторить» его, как теперь говорят). В №5, 2004 я нашел еще один замечательный материал по теме. С надзаголовком «Памяти В. П. Астафьева» помещена его «Автобиография», написанная за четыре года до публикации. В то время демократические олигархи известно какой национальности, понимая значение Виктора Астафьева – сильного, настоящего писателя и не политикана - усиленно его обхаживали(в противовес Солженицыну), награждали, например, немаленькими премиями. Астафьев притушил свои, известные нам еще по 80-м, публичные выступления по «еврейскому вопросу», но дома, для себя, «в стол» продолжал писать все, что на самом деле думает.
Вот параллели из жизни двух писателей – Дегена и Астафьева. Ровесники, солдаты Отечественной войны, честно исполнившие свой долг (Астафьев, пусть, не так лихо как Деген), были искалечены, но выжили и состоялись. Астафьев о своей военной службе:
В 1942 году я добровольно ушел в армию, угодил сперва в 21-и стрелковый полк, располагавшийся под Бердском, возле Новосибирска, а затем в 22-й автополк, что стоял в военном городке Новосибирска. Весной 1943 года вместе со всем полком был отправлен на фронт и угодил в гаубичную 92-ю бригаду, переброшенную с Дальнего Востока, в которой и пробыл до сентября 1944 года, выбыв из нее по тяжелому ранению.
Почти сразу после войны Астафьев занялся писательским ремеслом, пожил в Перми и Вологде, на свою малую родину под Красноярск вернулся в 80-м: партийное начальство края очень хотело заполучить собственного Шолохова. О жизни Дегена можно прочитать в уже цитировавшейся книге, кое-что перенесено в этот текст, на свою историческую родину он вернулся в 77-м. Деген является ревнителем своего народа, но и русский народ ему не чужой. Он не принимает антисемитизм, презирает антисемитов. Астафьев – жесткий писатель. И любя свой народ, он не строит сусальных картин, не щадит его. Он не щадит свою родню и себя самого. Но любому родимому шарамыжке, даже архаровцу, по его выражению, он сострадает. Евреев же Астафьев не переносит тотально, почти религиозно. У русских есть замечательная – по форме и содержанию - поговорка: «Не по хорошу мил, а по милу хорош». Для Астафьева плохой еврей есть частный случай. Он мыслит глобально, если плохой человек - значит еврей. Очередная цитата из «Автобиографии»:
У нас все моральные устои, уважение к старости, понятия чести и совести как-то сразу и охотно были похерены. Оказались мы, русский народ, исторически к этому подготовлены. И уроки костолома сумасшедшего, Ивана Грозного, и реформы пощады не знавшего Великого Петра, и затем кликушество народившейся интеллигенции, породившее безверие, высокомерное культурничество нигилистов, плавно перешедшее и переродившееся в народничество, метавшее бомбы направо и налево, наконец, наплыв революционеров на Россию сплошь нерусских оголтелых фанатиков не прошло даром.
«Нерусские оголтелые фанатики» это, в основном, наш брат, еврейский народ. Пребывая на территории империи далеко не 200 лет, а по меньшей мере тысячелетие, дольше многих т.н. коренных народов, своими мы так и не стали. Но с другой стороны... Я припоминаю казахское сказание о батыре Ер-Таргыне. Батыр любил помужествовать, погулять по свету, позащищать обиженных и угнетенных. А когда, наконец, вернулся домой, то обнаружил, что его кочевье разграблено, а жены и дети уведены в полон. Подобные уроки евреи никак не могут усвоить, все им(нам) неймется.
История семьи Астафьева – трагическая, вот ее фрагмент:
Тяжкая доля была почти у всех русских людей, в первую голову крестьян, но особенно тяжкая жизнь выпала на долю бабушки Марии Егоровны/неродной, второй жены деда, которая будучи почти ровесницой его утонувшей в реке матери, спасла дошкольника - будущего писателя в условиях северной ссылки и воспитала его/. В 1947 году я ее вывез наконец-то из опостылевшей ей Игарки, к этой поре она осталась совершенно одна, ибо любимого ее сыночка забрали в армию. Он, вместе с еще семью архаровцами, попал под Магадан, на маяк, что стоял на необитаемом острове. Остров этот был поросший кустами и ягодниками. Раз в год морякам маяка завозили продукты, муку, сахар, соль. Они сами себе пекли хлеб и попутно научились производить брагу и даже ягодное вино.
Мария Егоровна все это время служила прислугой, терпеливо дожидаясь домой сына. Увы, Николай вместе с компанией моряков-маяковцев вернулся домой законченным алкоголиком и гомосексуалистом. Он поступил работать на красноярскую швейную фабрику электриком, даже женился и получил квартиру. Но пороки, нажитые в доблестной нашей армии, преследовали его, губили. Со швейной фабрики, где в комнатке электриков Николай устроил пивнушку, его прогнали, он устроился туда, куда подбирали всех пропойц и бродяг, в троллейбусный парк, и опять электриком. Пил он уже беспробудно, стал отбирать у матери пенсию и те деньги, которые я ей посылал, жену, разумеется, потерял, друзей настоящих у него и не было. Он пил, слабел, опускался, стал поднимать на мать руку и однажды решил ее убить и повеситься. Когда я явился в Покровку, в доме, всеми брошенная, на грязной кровати, лежала избитая, изувеченная бабушка, а на шпингалете большого окна белел умело, по-моряцки, завязанный узелок. Похороны Николая толпою полупьяных мужиков из троллейбусного парка, оформление бабушки в дом инвалидов, о, это позорное и надсадное зрелище мне уже не забыть до конца дней моих.
Огромное чувство вины носил и ношу я в сердце перед бабушкой Марией Егоровной и ее сыном, да и перед всей родней, с каждым годом все уменьшающейся.
Не нам судить Астафьева, который казнит себя за то, что сдал свою мать, не бабушку, в богадельню. Был в это время уже успешный, известный писатель в тяжелейшем переплете: сам инвалид, жена – инвалид, умирающая дочь. Все так, да не совсем так. Как ребенок, он ищет виновных на стороне и даже в этом случае не упускает возможности лягнуть евреев. Перед последним абзацем предыдущей цитаты он вставил следующее:
Заведующая покровской клиникой или отделом, ведающим оформлением несчастных в дом инвалидов, оказалась горластая, золотом обвешанная еврейка, а какой еврей не покуражится, не поиздевается над русским человеком, если ему предоставляется такая возможность. Меня обвиняли в том, что это я, так называемый сраный писатель, бросил бабушку, споил и угробил своего дядю.
В. А. лукавит, путаясь в должностях горластой еврейки. Руководитель клиники – значит врач, в 70-х это возможно. На хлебной же должности завотделом собеса нашего соплеменника быть не могло, да и вели себя сохранившиеся на должностях евреи с «коренными» весьма осмотрительно. Определенно Астафьев нарвался на своего хама, в данном случае – хамку. Но написал – как написал. И обобщил. Сердцу не прикажешь.
[Оформлю короткую заочную стычку Астафьева и Дегена в виде диалога. О ней я узнал уже после завершения текста.
А: Кто такой Деген? Лейтенантик из медсанбата.
Д: Еврей на фронте, конечно, к передовой не ближе санбата?
А (после того, как стало ясно, что биографию Дегена он знает): ... /Молчит – без комментариев и принесения извинений./
Д: Астафьев передовой вообще не видел. Гаубичная артиллерия находилась в нескольких километрах от передовой. А ранение можно было схлопотать и в глубоком тылу.]
Подчеркну различия в моем отношении к двум антисемитам. К мастеру изящной словесности мужицкого происхождения, откровенно заявляющему свою позицию, я отношусь спокойно. Что поделаешь... Другое дело петляющий классик с дворянскими корнями. Больно хитрожоп, прошу прощения. Но после Астафьева – можно. Тем более, что Губерман нам сообщил, ссылаясь на другого русского классика или ученого, что второй корень в последнем составном слове ничуть не хуже, чем слово «генерал».
Пребывая с пером за листом бумаги или тыча пальчик в клавиатуру можно позволить себе шутки, некоторое ёрничанье на поводу антисемитизма. Жизнь в антисемитском окружении, в антисемитской стране... По-существу вся книга Дегена «Из дома рабства» - на эту тему. Чтобы выжить, а тем более как-то преуспеть, нам приходилось приспосабливаться, помалкивать, спускать оскорбления и поношения. Фигура согбенного еврея с головой, втянутой в плечи, не есть только графическая метафора... Тем более отрадно, что Деген описывает людей былинной храбрости и силы. Они могли противостоять нечеловеческим обстоятельствам как в мирное время, так и особенно в экстремальных армейских условиях, на войне. Двумя былинами из главы «Евреи не воевали» я завершу настоящий многоцитатный текст.
В /медицинском/ институте я учился в одной группе с Захаром Коганом. На войне он был танкистом. В офицерском училище в Киеве по приказу старшины роты он с напарником-евреем переносил кровати из одного помещения в другое. Парень устал и присел отдохнуть. /Силач/ Захар взвалил на себя кровать и понес ее без помощи товарища. Это заметил старшина. «Жиды не могут не сачковать. Всегда они ищут выгоду». Реакция Когана была мгновенной. Захар кроватью прижал старшину к окну, продавил стекла и раму и выбросил старшину /с третьего этажа/ вниз во двор. Мешок с костями увезли в госпиталь. Когану повезло. Заместителем начальника училища был еврей. Выслушав объяснение курсанта, он дал ему десять суток строгой гауптвахты, чем спас от военного трибунала.
Два больших партизанских командира, воевавших в соединении Ковпака, даже будучи моими благодарными пациентами, не скрывали своей неприязни к евреям. /Меня они считали исключением/, вероятно, только потому, что оперировал обоих. А еще - Мишу. Его они просто боялись, следовательно, очень уважали. Узнав, что Миша – мой одноклассник, они охотно рассказывали о нем такое, чего сам он мне не рассказывал. Миша, юноша с ярко выраженной еврейской внешностью, попал в лапы к немцам у Буга. Вместе с другими евреями Мишу расстреляли в противотанковом рву. Ночью он очнулся под грудой тел. Мучимый болью и жаждой, с простреленной грудью и перебитой пулей рукой, он соорудил из трупов лестницу и выбрался из рва. Где-то отсиживался. Чем-то питался Медленно пробирался на восток. Осенью на Сумщине попал в партизанский отряд. Попросился в разведку, заявив, что свободно владеет немецким. (Родным языком Миши был идиш, /и/ он окончил 7 классов еврейской школы).
Однажды его отделение взяло двух «языков». Уже в нескольких шагах от штаба Миша не выдержал и задушил(!) обоих немцев. В штабе он объяснил, что долго боролся с собой, но ничего не смог поделать, не мог видеть живых немцев в военной форме. После того, как подобное повторилось, Мише запретили конвоировать пленных. Запретить ему брать «языка» справедливо посчитали бессмысленным, так как никто в разведке не делал этого лучше Миши.
/Итак/, ярко выраженная еврейская внешность, к тому же он ужасно картавил. Как-то один из новичков отряда позволил себе посмеяться над этими качествами и вообще – над жидами. С того дня, когда Миша выполз из противотанкового рва, он не смеялся. И не терпел шуток на определенные темы. На свое несчастье новичок не знал этого. Автоматная очередь прекратила его антисемитские шутки. К этому времени Миша был награжден орденом Красной звезды. Его лишили награды.
Спустя некоторое время Миша убил еще одного антисемита. С тех пор разговор об «абхашах и сахах» немедленно прекращался, если знали, что где-нибудь поблизости этот сумасшедший жид. Его уважали за безумную храбрость, за жестокость к немцам. Но боялись. И не любили. Не только рядовые партизаны, но и командиры. И когда до штаба дошли слухи, что земляки застреленного Мишей партизана собираются убить его, командование не предприняло никаких мер. В разведку они ушли вчетвером – Миша и три земляка. Через два дня он вернулся раненный ножом в спину. Привел «языка». О товарищах по разведке в штабе сухо доложил: «Убиты». Кем и при каких обстоятельствах, осталось невыясненным. На мой вопрос, когда были убиты разведчики – до или после взятия «языка», Миша сухо ответил: «Не помню». И не захотел продолжать разговор на эту тему. Но если разведчики были убиты после, «язык» мог быть свидетелем происшедшего. Следовательно, Миша в одиночку, раненный ножом в спину, взял «языка»! После этого партизаны уже не предпринимали попыток расправиться с Мишей.
P.S. В июне 2004 года израильское радио на русском языке организовало круглый стол для обсуждения книжки
«Двести лет вместе». (Я не слушаю это радио сутки напролет, но день начинаю последними известиями и иногда
утренним обзором печати с симпатичными мне комментаторами. Это вводит в курс дела и облегчает понимание
новостей на иврите). Я не сразу разобрался кто есть кто и кто за кого. Разговорчивые акулы пера из «наших»
научились по-израильски захватывать площадку и перебивать. Иона Дегена они забили. Все же несколько его
реплик я, как мне кажется, смог разобрать: он был оскорблен Солженицыным. Это обстоятельство, что называется,
и подвигло меня на составление настоящего текста.
С цитатами из «Урала» все было просто: я давно пользуюсь «Русским журналом» в Интернете. В поисках текстов
Дегена я впервые зашел в библиотеку Мошкова (через «Русский журнал»). Деген отсутствовал, пришлось набирать
цитаты самому. Зато я, наконец, обнаружил книгу Юлия Марголина «Путешествие в страну зе-ка», о которой слышал,
но до сих пор не читал.
Удивительная книга! Автор написал ее в 47 году, уже находясь в Стране, но издал лишь в 52-м – в Нью-Йорке.
Подозреваю – такая задержка произошла из-за противодействия властей Израиля, которым не улыбалось
ссориться со Сталиным. Б. Сарнов утверждает, что читал эту книгу в Москве в середине 50-х. Значит
она как-то проникла в столицу доисторической. Очень может быть, что с ней был знаком и Солженицын до написания
своей повести: заметны общие мотивы, перепевы. Это обстоятельство отнюдь не снижает значение «Ивана Денисовича»,
но иначе выстраивает приоритеты.
По теме жизни русско-еврейского интеллигента в зоне, которую Солженицын назвал архипелагом, и в большой зоне –
Советском Союзе две главные для меня книги – «Путешествие в страну зе-ка» и «Из дома рабства».
Несколько дней назад я вновь зашел в библиотеку Мошкова и обнаружил, что в ней кто-то 25 августа подвесил
две вещи Дегена: сборник рассказов 95 года издания и подборку стихов. Лед тронулся. Но, как видим, главной
книги пока нет. И она не упоминается особым образом в сведениях об авторе. Неужто писатель Деген посчитал
книгу оскверненной и разлюбил свое творение?
Последние заимствования: Иону 19 лет(фото из его книги) и данные о писателе(от Мошкова):
/Ион Лазаревич Деген/ родился в 1925 году в Могилеве-Подольском (Винницкая область). В 1941 году ушел на
войну добровольцем после 9-и классов школы. Всю войну провел на передовой - сначала в разведке,
затем – командиром танка Т-34, до конца войны - командиром танковой роты. Несколько раз его машины
подбивали.Получил серьезнейшие ранения, но каждый раз, после поправки, непременно возвращался
в строй. Перенес семь пулевых ранений, в мозгу остался осколок , верхняя челюсть собрана из
кусочков раздробленной кости, изуродована правая нога.
Награжден боевыми орденами: Красного знамени, Отечественной войны I степени, двумя орденами
Отечественной войны II степени, медалью За отвагу (которой очень дорожит), польским орденом Крест
Грюнвальда, многочисленными медалями.
С окончанием войны /закончил/ медицинский институт. Совмещал врачебную деятельность с научной
работой . Защитил кандидатскую, затем докторскую диссертации.
По специальности опубликовал большую книгу /и/ 90 статей. Из художественных произведений -
девять книг прозы и стихов. Профессор Ион Деген - один из ведущих специлистов Израиля в
области ортопедии и травматологии.
Чуть-чуть задержусь на последнем предложении. В книге «Из дома рабства» есть несколько страниц,
достойных пера Салтыкова-Щедрина. О том, как остепененное, но малограмотное быдло в Киеве
не допускало Дегена (доктора медицинских наук!) даже не к профессорскому, а доцентскому званию.
В будущем году Иону Дегену исполняется 80 лет, в будущем году – шестидесятилетие великой
Победы. Примите поздравления, Ион Лазаревич!
Сентябрь 2004, Маалот, Израиль
Antisol.doc, L.K., VII.2004