алмата2
Коваль Л.
Алма-Ата, Алма-Ата!
Часть 2
Софья Григорьевна и другие
Вспоминая ГРФ в 50-е годы совершенно невозможно обойти вниманием удивительного секретаря деканата Софью Григорьевну Розинскую. Фактически она вела всю деканатскую работу, за ней деканы были как за каменной стеной. Поэтому в деканат шли отбывать срок приличные люди, для которых административные возможности не составляли интереса.
Мне трудно себе представить, что С. Г. могла бы работать с К., деканом впоследствии отделившегося геофизфака, который до прихода в КазПТИ был замдиректором в институте у академика Фесенкова. К. прославился на весь мир, фальсифицируя научные данные в ходе осуществления международных геофизических программ. Усомнились в его данных американцы еще при Хрущеве, был большой скандал, нам об этом поведала газета «Известия» в знаменитом фельетоне «Приписки на солнце». К. успели исключить из партии. От окончательной дисквалификации его спасло низвержение Хрущева, а у К. было какое-то свойство с Кунаевым, усилившимся благодаря дружбе с Брежневым. Фесенкова от К. освободили, перебросив фальсификатора к нам. Для К. деканство и соответствующие возможности составляли суть жизни.
Для студентов Софья Григорьевна была матерью родной, многие из них ей обязаны.
...Шли последние дни моей первой зимней сессии. Я все сдал и зашел в деканат за подписями. С.Г. развернула мою зачетку и увидела на страничке экзаменов пятерки, а на другой страничке – четверку по машиностроительному черчению (дифференцированный зачет). Я и четверки этой толком не заслужил, поставили, повидимому, за успехи в начертательной геометрии. С.Г. всплеснула руками и позвонила доценту Ираиде Александровне Фогель, которая вела у нас начерталку и отвечала за оба предмета. «Ира, - сказала она, - зайди, пожалуйста, в деканат». А когда И. А. пришла, то С.Г. попеняла ей : «Что же вы там делаете: лишаете парня повышенной стипендии!». Всю ночь с приятелем при свете коптилки (в Алма-Ате тогда часто вырубали электричество) мы в карандаше делали главный лист. На другой день я пришел к И. А.. Ее реакция была такой же, как у Шлыгина через 9 семестров. Она не потребовала у меня т.н. дополнительную ведомость. Лишь сделала исправление в зачетке и отправила восвояси. Легко предположить, что эта ведомость была ею подписана еще накануне.
Весной на втором курсе я упражнялся с микроскопом по петрографии. До последних дней буду помнить названия – клин и пластинка - двух оптических приспоблений. Нам постоянно говорили: «После получения оборудования у лаборанта сперва установите на стол микроскоп, а потом отдельно несите дефицитные клин и пластинку». На этот раз я положил приспособления на предметный столик и понес все вместе. И как сказке про курочку-рябу: клин и пластинка упали и разбились.
В деканате мне долго мылили голову, обсуждая как наказать негодяя. Полагалось вычесть стоимость клина и пластинки (две стипендии, а мы жили довольно скудно) и объявить выговор по факультету. С.Г. не вмешивалась в гневные тирады декана (кажется, еще Анкиновича) и преподавателя петрографии. Но в конце установила: «Запишем выговор».
Был у С. Г. один безобидный недостаток – любила поговорить. Трудно понять, кому это было нужно: через несколько лет в стенной институтской газете ее изобразили с длинным, в виде змеи, языком. С. Г. обиделась, вспомнила, что давно находится в пенсионном возрасте и ушла с работы. Когда в ЦСКА и сборной страны заблистал вратарь Розинский(дублер и соперник Яшина), С.Г. написала ему и выяснила, что это ее родной племянник, с которым связь была утеряна в войну во время эвакуации. Вот какие великие люди были на нашем факультете!
Несомненно, студенческие годы – самые важные и самые интересные в жизни человека. С учебой все понятно. Но существует еще много граней вхождения во взрослую жизнь. Зеленые студенты пристально наблюдают за старшекурсниками и потом помнят многое, что забыли, а может и не хотят вспоминать объекты наблюдения. Старшие же своих младших коллег, как правило, студентами не помнят, у них были свои старшие. Для ребят большой интерес составляют стремительно хорошеющие старшекурсницы (по собственным впечатлениям отмечу американизированную модницу геофизичку Антоненко(по мужу) и геологиню Користашевскую, которая очень неплохо выглядела(не говорю – играла) на волейбольной площадке). А для девушек? Мне довелось присутствовать при спорах наших девочек, кого избрать, говоря современным языком, Мистером Факультета. Номинировались согласно их внешним данным два студента набора 50 года, оба ЕГП: геолог Эйдлин Рафаил и геофизик Гольдшмидт Владимир.
Лена и Володя, 1954. В 2004 году летом у них
золотая свадьба. Мазаль тов!
С небольшим преимуществом тогда побеждал геолог. Он был несколько брутален, явно подражал артисту Бернесу, каким тот был до войны, блистал на подмостках(т.е. в аудитории 2-14), изображая в институтской самодеятельности русского молодца в пиесе Островского. Геофизику же при всей его элегантности вменялась излишняя величавость («не ходит, а ступает») и недоступность. Оба номинанта женились на однокурсницах Ленах: геолог - на геологине, геофизик – на геофизичке.
Через четверть века другие дамы в КазВИРГе обсуждали тот же вопрос с теми же номинантами. Как мне помнится, самодеятельное жюри присудило ничью. К этому времени геофизик первым из выпускников нашей кафедры защитил докторскую, а геолог, который сделал карьеру, работая, в основном, с геофизиками, остался кандидатом наук. И Эйдлин, баловавшийся стишками, прочел на Совете филиала в честь геофизика оду собственного сочинения, в которой были такие строчки (вторую помню абсолютно точно):
Ты среди нас один таков:
Как небоскреб среди домов.
Сегодня Гольдшмидты живут в Беер-Шеве, а Эйдлины – в Хайфе.
До сих пор по утрам, правда все реже и реже, жена пытается в очередной раз рассказать мне кошмарный сон: экзамен по математике на химфаке в университете, она берет билет и представления не имеет о чем речь. Мне изредка снятся преподавательские кошмары: вот я захожу в аудиторию, а студентов нет, все сбежали; или – стучу мелком по доске, а за спиной возникает спонтанный перебегающий кашель, и я не могу продолжать. Реально события, похожего на первое, не помню, а кашель - был.
Студенты, как и школьники, - жестокий народ. Надыбав, как мы говорили когда-то, слабину у преподавателя, они ему спуску не дадут, поиздеваются всласть. Впрочем, если осознаётся масштаб ученого, ему могут простить и косноязычие, и неудачливость при выводе тригонометрических формул, и, наконец, клочок нижней рубашки в незастегнутой ширинке.
Был у нас доцент, импортированный из Москвы. Предъявить претензии его квалификации я не могу. Но согласно его личных качеств преподавательская работа ему была противопоказана. Впервые в деле я его увидел на лекции старшекурсникам. Вновь воспроизвожу фантом второго корпуса, на этот раз его второго этажа. По длине здания, вдоль проспекта Ленина, располагалась много раз помянутая аудитория 2-14. Теперь, если стать в фойе лицом к ней, то слева - две аудитории военной кафедры(в той, что побольше, находилась песочница для занятий по тактике), справа - к актовому залу примыкала комната студенческого профкома, а против комнаты с песочницой находилась аудитория 2-?, расчитанная на две-три группы студентов. Как-то вечером я зашел в институт и из-за закрытых дверей аудитории 2-? услышал необычные по мощности и составу шумы. Я заглянул в аудиторию. За преподавательским столом сидел доцент и что-то бубнил. Часть студентов вразнобой и в полный голос обсуждала свои проблемы, а некоторые обернувшись спиной к доске отбивали на столах-барабанах лихие ритмы. Почему-то в аудиторию из актового зала было занесено пианино. «Рояль был весь раскрыт», и один из студентов временами оборачивался к инструменту и добавлял к шумовому контрапункту правильные созвучия - аккорды. Тогда у меня возникла ассоциация с творческими разборками из фильма «Веселые ребята». Сейчас же этот хорошо организованный бедлам я могу сравнить с апогеем наконец увиденного фильма «Розовая пантера».
Не дай господь пережить такое жестокое преподавательское унижение...
Геофизический узел
У геофизики в Казахстане, как мне казалось прежде, были две равномощные высоковольтные опоры в лице Михаила Дмитриевича Морозова и профессора Анатолия Афанасьевича Непомнящих, в поле которых и развивалась наша отрасль. Теперь я поразмыслил более отстраненно и должен признать, что ключевой геофизической фигурой был все-таки Михаил Дмитриевич. А Анатолий Афанасьевич, на кафедре которого я работал столько лет (а, значит, не был, как теперь любят говорить в России, равноудален), прямо влиял на одно из направлений – геофизическое образование.
Для геофизических исследований весьма благоприятны открытые пространства степей и каменистых полупустынь редконаселенного и безлесного, в основном равнинного и богатого полезными ископаемыми Казахстана. Это - природный ресурс, все остальное зависит от государственного интереса и, главное, людей – специалистов.
Морозов попал в Казахстан до войны после окончания одного из центральных вузов. Спустя десятилетие он уже управлял Средне-Азиатским геофизическим трестом, который потом «сократился» до Казгеофизтреста. Невысокого роста, ординарной внешности, он, мне кажется, был по-наполеоновски честолюбив. Свою карьеру он делал честно. (Сосредоточившись на работе, М. Д. долго оставался холостяком. Женился он в возрасте за сорок на рыженькой сотруднице Минфина, которая, кажется, занималась Мингеологией (служебный роман?), две их рыженькие дочери учились у нас).
Морозов понимал, что успех геофизической отрасли в республике зависит от трех составляющих: собственно производства, собственного высшего образования и отраслевой науки. И результативно действовал во всех трех направлениях. Он поставил во главе региональных стационарных экспедиций выдающихся главных инженеров Миллера С. Д., Соловова А. П., Бородулина Б. Г., Цветкова Д. В., а И. С. Михельсон несколько лет был главным инженером треста, но вместе два амбициозных человека не ужились. Почти все они прибыли из столиц империи в Казахстан не самым добровольным способом. Все они так или иначе привлекались к преподаванию на нашей кафедре, четверо потом перешли на работу в вузы: Соловов стал профессором МГУ, а Михельсон, Бородулин и Цветков - доцентами у нас.
По инициативе Морозова в АГМИ было открыто в 49 году отделение геофизики, на заведывание кафедрой через год пригласили А. А. Непомнящих. Анатолий Афанасьевич, из крестьян Тюменской губернии, в юности член коммуны (он говорил, что в коммуне было хорошо, но ее в конце 20-х разогнали), учился и проходил аспирантуру в Свердловском горном институте, преподавал в нем. Кафедру он устраивал по образу и подобию своей Альма Матер.
Это означает, что образование нам давали широкое, а по математике – университетское (анализ мы учили по Фихтенгольцу, преподавал нам замечательный математик Горшин Сергей Иванович).
В разведочной геофизике можно специализироваться в одном из трех направлений. Первое – главное, как терапия в медицине, собственно геофизические приложения в геологии. Специалисты должны быть геофизиками и геологами одновременно. Второе направление – геофизические приборы и электроника. А третье - математическая компьютерная обработка и интерпретация данных, программирование. Соответственно Высшая Аттестационная Комиссия дозволяла присваивать геофизикам три вида ученых степеней – геолого-минералогических, технических и физико-математических наук. По каждому из этих направлений преуспело значительное число выпускников нашей кафедры. Назову имена трех успешных геофизиков – кандидатов наук в указанном выше порядке направлений их деятельности: Боронаев Вячеслав Александровича(РФ-49), Степанов Борис Сергеевич (РФ-6?) и Перфильев Лев Гаврилович(РФ-50, ЕГ). (Замечу в скобках: если утверждают, что геофизик Имяреков преуспел во всех трех направлениях, то это означает, что Имяреков - влиятельный начальник).
А. А. вел у нас два курса: стартовый – по «Теории поля» и завершающий – по «Комплексированию методов» (и этот курс был сильно математизирован с учетом связей и сочетаний используемых физических полей). Я был его дипломником, а затем аспирантом. Мои отношения с шефом, как теперь говорят – «по жизни», складывались различным образом, особенно, в тот период, когда, окрепнув, я постарался освободиться от чересчур жесткой его опеки. Но упрекнуть А. А. мне не в чем, скорее я был недостаточно деликатен. Часто в конфликтных ситуациях демпферировала жена профессора Фейга Соломоновна, тоже геофизик. Когда я попал в тяжелый семейный переплет, Ф. С. привлекла для помощи свою дочь врача Аду, на редкость симпатичного человека. Красивая Ада рано умерла от неизлечимой болезни крови. Старший сын Игорь(РФ-58, кандидат наук) представлен на фото в разделе «Кроки», младший сын – биолог, выпускник МГУ, долго работал в России. Есть сведения, что после смерти родителей уже в новейшее время он вернулся в Алма-Ату. В конце 60-х Анатолий Афанасьевич защитил докторскую и стал первым в Казахстане профессором-геофизиком.
Илья Самойлович Михельсон, получивший высшее образование на Украине до войны и очень результативно стартовавший в Сибири, в Кузнецком угольном бассейне, вел курс «Исследования скважин», был геофизиком, что называется, широкого профиля. И. С. мне покровительствовал: на кафедре я остался, повидимому, по его рекомендации. И наши отношения не испортились даже, когда я, неопытный водитель, повредил его «Москвич» с ручным управлением, отгоняя машину по просьбе хозяина из-под нависшей весенней сосульки. Высокий красавец (говорили, что в молодости он был очень похож на артиста Абрикосова) вернулся с фронта на обеих ногах, но сильно израненный, с костылями. И затем он подвергался последовательному усекновению ног. Так вышло, что я пришел проведать И. С. за несколько дней до кончины. Он держался, но по его щекам текли слезы от невыносимой боли. Я помог фельдшерице: снес его в карету скорой помощи на руках; он немного весил изъеденный раком и с культями почти под пах.
Всем потокам до моего «Магниторазведку» читал ленинградец доцент Шувал-Сергеев. И нам он начинал этот курс, а потом вернулся в родной город. Его сменил Борис Григорьевич Бородулин, тоже ленинградец. Более того – «ленинградская косточка».
У этого великого города есть удивительное свойство влиять на своих людей, особым образом их формировать. Иногда Ленинград называют самым нерусским из русских городов. И его уроженцев, или людей, которые учились и долго жили в нем, можно называть самыми нерусскими русскими (и в том числе – самыми нерусскими русскими евреями). Б. Г. был начисто лишен часто утомительных и опасных, а нередко и удобных, приятных разгильдяйских качеств, в своем деле он никогда не допускал отношений «до лампочки» и «на авось». В работе это выражалось в стремлении к абсолютному знанию (по программе) и наивысшей возможной точности. Что-то сдать ему наудачу было совершенно невозможно, расчет на утомление во время марафонских экзаменов или на то, что он поддастся давлению деканата, никогда не оправдывался. Те почти два десятка лет, что Б.Г. работал на кафедре, он во многом определял уровень, планку обучения на ней. При нем нашему брату – обычным преподавателям как-то неловко было халтурить.
Б. Г. происходил из семьи квалифицированного питерского рабочего, из социального слоя, представителей которого теперь называют «синими воротничками», а в 20-х во
внутрипартийной борьбе с навешиванием ярлыков называли рабочей аристократией. По окончании горного института несколько лет работал на «великих стройках коммунизма», занимаясь геофизикой (в основном, электроразведкой) для инженерно-геологического обеспечения гидротехнических сооружений на Волге. После войны ведал магнитной обсерваторией под Ленинградом, а потом был отправлен в Казахстан. Себя Б.Г. считал преимущественно электроразведчиком. Так оно и было, поэтому он не раз занимался ликвидацией электроразведочной неграмотности среди наших выпускников на курсах повышения квалификации.
Преподаватели кафедры хорошо понимали значение Б.Г. Но отношение к нему было двойственным. С одной стороны – глубокое уважение. Я хорошо помню, как гордый И. С. Михельсон, значительно более удачливый полевик, да и по чинам на производстве стоявший выше, при обсуждении каких-либо специальных вопросов по геологии или геофизике всегда следил за мнением Б.Г. («Так сойдет, Б.Г.?», «А что ты скажешь, Б.Г.?»). Он осознавал культурное и профессиональное превосходство Б.Г. С другой стороны вести с Б.Г. какую-либо дисциплину параллельно на одном семестре было сущим наказанием: студенты занимались только магниторазведкой.
И студенты понимали, кто такой Бородулин. Но сгоряча или похваляясь преодолением они могли сказать в его адрес и обидные грубые слова. Проходило какое-то количество лет и выпускники вспоминали и высоко оценивали именно Бориса Григорьевича. Один из них сказал так: «Если бы все на кафедре были Борисами Григорьевичами, институт кончить было бы невозможно. Но один такой Борис Григорьевич нужен непременно».
До 58 года сейсморазведку на кафедре вел москвич Массарский Самуил Ильич. Он ведал Талгарской базой Института Физики Земли. С. И. всегда взъерошенным прискакивал на лекции на стареньком обсерваторском «виллисе» с некоторым опозданием. Это он путался в длинных тригонометрических выводах, связанных с отражениями и преломлениями. Как правило, в конце такого вывода он сокрушенно разглядывал, что получилось, где-нибудь менял знак, или говорил, как должно быть... Между тем во всем, что касалось свирепой сейсмической математики – операторных исчислений, дифференциальных уравнений и всяких там преобразований Фурье – он никогда не промахивался. Массарский был скорее сейсмологом, нежели сейсморазведчиком. Мы ощущали в нем настоящего ученого.
В 58 году Массарского на кафедре сменил Дмитрий Венедиктович Цветков – начальник сейсморазведочной Илийской экспедиции. Волжанин, с породистой внешностью (напоминал американского президента Рузвельта – второго), из духовного сословия («Мне было лет 16, - вспоминал он, -я бежал за врачом для отца, и вдруг услышал удар колокола. Один удар. Это означало, что мой отец – дьяк скончался. По священнику колокол бил трижды»). Почти всю жизнь ему приходилось утаивать свое некошерное происхождение. Д. В. учился на физмате, по-моему, в Казанском университете. А потом в связи с потребностями народного хозяйства переучивался на геофизика. Когда в середине тридцатых советская власть подрядила фирму «Шлюмберже» для работ во Втором Баку, то к французам были приставлены наши инженеры с целью обучения и промышленного шпионажа. Д.В. работал с сейсморазведчиками в качестве геодезиста («Они ко мне обращались – месье Топограф!») и по возможности сдувал аппаратурную и прочую документацию. В те же годы у «Шлюмберже» был стянут и надежный электроразведочный потенциометр постоянного тока с низкоомным входом. Не исключаю, что в этом акте участвовал другой наш зубр – Бородулин Б.Г. По словам Д. В. французы относились к этому спокойно, понимали, с кем имеют дело.
С приходом Цветкова на кафедру сейсморазведка у нас расцвела. Довольно большая часть студентов стала специализироваться в этом направлении. Среди своих выпускников «дед» Д. В. был очень популярен. И мне он нравился – нежесткий, покладистый, умелый. Но был он все же морально искалечен условиями советского существования.
Когда на меня навалился упомянутый выше декан К. и мне пришлось перейти к активной обороне, я не успел обратиться за поддержкой к Д. В. . Он сам, опережая события, сказал мне: «Не рассчитывай на меня, Леон Аронович! С К. я связываться не буду, это для меня, моей дочери и внука - опасно!». Ситуация с К. разрешилась скоро сама собой: к власти пришел Андропов, и от начальника республики поступило указание – не держать К. на виду, снять его с должности.
Все 5 атлантов нашей кафедры родились между 1909-м и 1912-м годами.
Кафедра исправно поставляла тресту грамотные инженерные кадры. Мой выпуск был пятым в ее истории. Морозов рассматривал кафедру как подразделение собственного ведомства. Он неизменно председательствовал на защите дипломов и участвовал в заседаниях комиссии по распределению молодых специалистов. Собственное распределение я запомнил. А. А. объявил, что меня оставляют менеэсом в исследовательском секторе кафедры. М. Д. почему-то взвился. Человек очень советский, он и аргументацию брал из вчерашней «Правды». «Что, -изрек он, - захотел стать кандидатом селедочных наук? Иди в трест, и будет тебе и то, и это!» Отношения между А. А. и М. Д. нередко напрягались, это был выпад против шефа. Кафедра понемногу уже принимала в свой состав собственных выпускников. Один из них, Гораций Васильевич Антонов(РФ-49), преуспел, обучая студентов гравиразведке.
Препирательства на комиссии напоминали эпизод из недавно возобновленного довоенного фильма «Музыкальная история». В нем агрессивные члены любительского джаз-банда умыкнули ударника самодеятельной оперной студии. Ее руководитель взывал к коварному барабанщику: «Вернись, отбрось дурацкие палочки, я вручу тебе литавры!» Я помалкивал, начальство разобралось само.
Отцы и сыновья
Не забуду мать родную, партию и правительство
В. Шендерович
А также: куратора КГБ и начальника второго отдела.
Георгий Яковлевич. Удивительное дело: за двести лет в России все много раз переменилось, но дурацкие простые числительные остались насмерть прикрепленными к политическому сыску и т.н. секретным делам. У Николая Первого было Третье отделение, и вторые отделы – "око КГБ" на местах - существовали в любой мало-мальски значимой конторе необъятной коммунистической страны.
Металлургический факультет достался АГМИ в наследство от эвакуированного из Москвы Института цветных металлов и золота. Вместе с ним попал в Алма-Ату стержневой герой этой главы Г. Я. Он ведал секретной частью почти 40 лет до самой своей смерти. А значит в моей жизни присутствовал около 30 лет. Всегда мрачно значительный Г.Я. был неулыбчив, его чело носило печать важных дум. На новеньких он производил впечатление строгое и суровое. Оформление документов на допуски обставлялось им весьма театрально. Геофизики должны были иметь самую высокую в институте справку: на нашей кафедре была аудитория с дверью, обитой жестью, за которой находились радиометрическая аппаратура и радиоактивные эталоны.
Жена Г.Я. преподавала на кафедре математики, у них был сын Саша. В ту пору в Союзе существовал т.н. кооперативный прием в высшие учебные заведения: республикам выделялись места, отбор производился на местах. Молва утверждала, что именно на такое место в МИФИ (подведомственный Средмашу) или в Физтех (тоже очень закрытый ВУЗ) был устроен Саша. Он закончил институт, распределился в Москве, но скоро оставил работу по специальности.
А в Алма-Ате между тем … На нашу кафедру поступил студент М. Курсе на третьем он привез из своего городка на севере Казахстана молоденькую жену, которая устроилась работать машинисткой в канцелярии Института. И Г.Я. влюбился в машинистку М. Немолодой воин лет 50 отбивает жену у студента, рождает детей. И счастливо живет в новой семье до своей кончины. Студент же М. после института работал в полевой экспедиции. Он так и не справился с крушением личной жизни и покончил с собой. Такой вот сюжет ...
Арон Моисеевич. В 2003 году моему отцу исполнилось бы 100 лет. Он был истинным и верным сыном советской власти, которая и возвышала его и низвергала. При этом отец оставался порядочным человеком, сохранившим и передавшим своим детям почтение к еврейским культурным ценностям. По моему глубокому убеждению человек взрослеет окончательно, когда между ним и небесами не остается никого из родителей.
Отец умер на девяностом году жизни в день йуд-гимель бе-ав (в 2003 году этот день пришелся на 11 августа). Хоронил его в Алма-Ате старший брат, а я с семьей уже был в Израиле.
У нас с моим внуком Роном есть традиция раз в году в йуд-гимель бе-ав посещать маленькую сефардскую синагогу, самую близкую к нашему дому. Я, как могу, читаю кадиш (поминальную молитву сироты), посерьезневший внук исправляет мои ошибки. Потом мы опускаем в прорезь коробочки небольшую денежку (каждый – свою). Я надеюсь, что Рон, родившийся через несколько месяцев после кончины прадеда и названный в его честь, сохранит о нем память.
Мой отец родом из русской Польши. После беженства во время Первой мировой войны его семья распалась, сам он остался в России, остальные вернулись в Польшу. Те, кто остался в Польше, погибли в Катастрофу, а брат и сестра отца в 20-е годы перебрались в Америку. В мягкие времена отец поддерживал с ними переписку, в жесткие – прерывал ее. Дискретная связь с американской родней стоила отцу – правоверному коммунисту его высокого поста в эпоху борьбы с "космополитизмом". Я полагаю, что нашелся бы и другой повод в пору очищения номенклатуры от нашего брата. Впрочем в Казахстане процесс проходил мягче, можно сказать, что с отцом (и с нами) обошлись по-вегетариански.
Выходим на связь. До 1968 года прямых отношений с "органами" у меня не было, если не считать рутину со вторым отделом. И тут произошло событие, в результате которого мне довелось посетить "конспиративную квартиру" КГБ. В 60 году дядя навестил нас в Алма-Ате, а затем несколько лет пытался принять отца в Нью-Йорке. В 68 году в высоких инстанциях решили, что можно… В ту пору вольная поездка еврея-пенсионера за рубежи соцлагеря, во всяком случае из наших отдаленных краев, была событием экстраординарным. Похоже, что система где-то не сработала вовремя, потому что на меня "органы" вышли вдогонку, когда все уже было решено, отцу выдали паспорт, и его ждал в Москве купленый братом билет в оба конца.
Во дворе института меня остановил подтянутый казах в штатском. Представился: майор такой-то из КГБ. Он предложил мне прийти на другой день к назначенному часу (который явно был сверен с моим расписанием) в гостиницу "Алма-Ата" в такой-то номер и потолковать о поездке отца. Майор попросил никому не говорить о нашей встрече. Понятно, что я тут же вызвонил старшего брата, и мы обсудили с ним создавшуюся ситуацию. Почему органы вышли на меня – единственного нечлена партии среди мужчин нашей семьи? Надо было припомнить, не водится ли за мной каких-либо грехов. И я вспомнил …
Под колпаком. За год до того в июле я был в командировке в Новосибирске. Академгородок все еще переживал свои хорошие, демократичные и сытые времена. И люди, даже гостиничные администраторы и дежурные, были приветливы и благожелательны, а такого в естественной природе не бывает. Меня эти милые женщины помнили еще с аспирантских времен и всегда хорошо принимали. На этот раз я поселился в одноместном номере за страшные деньги – 3 рубля в сутки. Все очень удобно, но в ванной было несчитано полотенец, а белье и эти самые полотенца меняли каждый день. За вечерним чайком дежурная объяснила, что номер предназначен для иностранцев, которые платят за него в пять раз больше. Легче приучить горничных менять в нем белье каждый день, чем нарываться на неприятности с иностранцами из-за указаний: тогда меняй, а тогда – не меняй. И еще добавила она: если в твоем номере живет гость за 15 рублей, то в одной из комнат на этаже появляется некий местный товарищ. Я сильно поскучнел, неприятно чувствовать себя под колпаком. Штатские товарищи могли перепутать график или приехать отдохнуть на Обском море под предлогом ремонта аппаратуры. А у меня с собой приемник, я активно слушал в номере "голоса", особенно, Израиль (67 год!) …
Гимн любимому городу. На другой день задолго до назначенного времени я бродил по центру города в окрестностях гостиницы "Алма-Ата". Алма-Ата удивительно красивый город. Такого горного и снежного окаймления, зеленого наряда не имеет ни один из знакомых мне городов. Он был построен русским колониальным войском в середине 19 века как крепость и областной центр Верный. Город несколько раз подвергался сокрушительным разрушениям от землетрясений и мощных селей. Следы селя начала века – гранитные валуны объемом до 200 куб. м. - можно было видеть на центральных улицах Алма-Аты еще в середине 60-х. После каждой катастрофы город возрождался, приспосабливаясь к сейсмическим и другим особенностям своего существования. Но при этом не менялся строгий геометрический рисунок исторического ядра города, когда-то начерченный военным топографом: улицы, идущие от гор с юга на север, и широтные улицы образовывали точные прямоугольники кварталов. Революция, коллективизация, голодомор, репрессии, война перебулгачили население империи. Но в Алма-Ате сохранились потомки дореволюционных жителей Верного. Со мной параллельно учились: горняк - внук удивительного архитектора Зенкова, разработавшего в начале 20 века основы сейсмостойкого строительства (ни одно из его строений не пострадало от землетрясений, включая знаменитый собор, воспетый Ю. Домбровским и Д. Фурмановым), и гидрогеолог - внук известного верненского гинеколога-выкреста, которого с большим уважением вспоминали местные бабушки.
В новом центре Алма-Аты – столицы Казахстана - образовался правительственный городок. Здание МГБ находилось в юго-западном углу городка, оно имело два фасада: классический с колоннами вдоль улицы Калинина и конструктивистский – вдоль Дзержинского. Домбровский и ряд других писателей, включая Г. Серебрякову, воспели и здание МГБ. Гостиница "Алма-Ата" располагается восточнее проспекта Коммунистического, она выходит на улицу Калинина на востоке городка.
Конспиративная квартира. Итак, я поднялся на нужный этаж и под трассирующими взорами дежурных дам прошел в указанный номер. Кроме майора там был еще кто-то. Сперва майор пробежался по списку моих публикаций. Он попросил объяснить, не заинтересуются ли органы американские статьей по компьютерной интерпретации гравиметровых данных в одном из нефтегазоносных районов Прикаспия. Каждый научный работник тех лет помнит заполнение анкет на несекретность публикации. Кажется: еще одно слово самоуничижения и вывод будет, а зачем вообще печатать статью, которая никакого интереса не представляет. Наверное, я отвечал в подобном стиле. (Через год институтский сборник с этой статьей был испрошен библиотекой Конгресса США. Меня вызвали наверх посоветоваться – а не стыдно посылать? Я надувал щеки, говорил, что не стыдно). Я находился в состоянии, которое школьный жаргон определяет как "из-за угла мешком прибитый". А разговор между тем перешел к теме поездки отца. Мне надлежало как-то отвечать за отца. Меня еще раз предупредили о неразглашении беседы.
В окрестностях гостиницы меня ждал брат. Мы с ним долго рассуждали, чего они хотят? Может они были уверены, что я как раз все передам отцу, и это будет формой предупреждения человеку "с партийным стажем, больше чем у Брежнева", напоминанием об остающихся детях, которые делают здесь карьеру. Поразмыслив, мы решили ничего не говорить отцу, не волновать его.
На углу Калинина и Дзержинского. Через два месяца отец вернулся из Америки. И мы, наконец, рассказали ему все. Отец был очень сердит на нас и потребовал переключения контактов. Не помню точно, но кажется я сказал по телефону: "Говорите с отцом сами – он в курсе". Отца позвали в дом с двумя фасадами, говорил с ним какой-то высокий чин, русский, а мой майор (если это был он) только присутствовал. Разговор был самый общий, вполне уважительный, иногда проклевывался обычный бытовой интерес на тему "что – почем". В заключение беседы отец сказал: "Оставьте моих сыновей в покое, пусть "родственники за границей" закончатся на мне".
Куратор почти не виден. Прошло четыре года. У меня хорошо пошла научная работа, ею заинтересовалось геологическое ведомство, обслуживающее Средмаш. Работа даже на далеком компьютерно-геологическом фланге этого министерства требовала повышенных форм допуска. Моим сотрудникам все оформили быстро, а со мной что-то тянули. В это время идейные евреи старательно избавлялись от допусков ради выезда в Израиль. Меня же манили сладкие возможности интересной, профессионально свободной (как ни странно) работы в ареале всей громадной страны от Ленинграда до Камчатки и без проблем с финансированием. Пришлось поныть перед Г. Я. и, в итоге, связаться с куратором КГБ. Так я впервые узрел товарища, который отвечал за наш институт. Это был человек моих лет в тенниске. Мы недолго поговорили, и он меня успокоил, что все в порядке. И во время разговора и потом меня не оставляло чувство, что я с этим человеком уже встречался прежде. Но ничего не мог вспомнить. Через некоторое время я наткнулся на фото "теннисиста" в выпускном альбоме нашего курса. Он учился на другой специальности, но у нас было полно общих лекций, комсомольские собрания, наконец. Это же надо, как отбирали себе кадры компетентные товарищи! Проучившись с ним 5 лет, я его не запомнил.
А вы говорите – Путин, Путин. Впрочем, и Путин тоже …
После знаменитых декабрьских студенческих волнений в Алма-Ате кураторы не таясь стали бегать в институт. Затем прошло всего 5 лет, и - кураторы не помогли - империя рухнула. Я услышал об этом грандиозном событии, записываясь в свой первый ульпан в Нагарии. Шел декабрь 1991 года.
Снова Георгий Яковлевич. Но вернемся в семидесятые. Мне нравилось подначивать Г. Я., или, как говорили в детстве, нарываться. Но все сходило с рук, во всяком случае никаких неприятностей у меня не было. Хорошо помню два эпизода. Оба случились в приемной у ректора. В первом я поведал Г. Я. анекдот. “Знаете девиз Вашего ведомства? Лучше перебдеть, чем недобдеть!”. Секунда - другая паузы, Г.Я. размышляет, как среагировать, а потом громко хохочет. В другой раз Г.Я. обратился ко мне: “Ну, видели кино “Америка глазами француза”? Какой американцы скверный народ!”. Со мной был приятель-демократ, но он как раз оформлялся на длительную стажировку в Англию. “Да-да, -счел нужным высказаться он, -Вы правы, Г.Я., этот фильм на многое раскрыл мне глаза. Бездуховность полная!”. Ну а я собрался и ответил с марксистских позиций: “Как так можно говорить про целый великий народ с мощным рабочим движением и достижениями в науке и технике?” Г.Я. рассвирепел и высказался на тему яиц, которые курей учат, и про то, что он сам знает, что в Америке есть компартия и т.д. Прозвучала даже легкая угроза, дескать, смотри, не зарывайся. Но обошлось ...
А однажды я посеял справку - допуск, которую брал в командировку. Ничего страшного, но раздуть дело можно было. Иду с повинной, в ответ слышу человеческие интонации: “Успокойся, что-нибудь придумаем”. И тут обошлось. Когда Г. Я. умер, на его место назначали отставников “этого ведомства” в высоких чинах. Но ни один из них не сумел поставить себя так значительно, как Г.Я. Впрочем, время переменилось, власть одряхлела, страх ушел.
Шаг в сторону. Числю себя в поклонниках русско - израильского писателя Дины Рубиной, родом из Ташкента. Она виртуозно владеет русским языком. И является мастером сюжета. Один из ее любимых приемов состоит в том, чтобы изложение велось неторопливо: о том, о сем. Поле рассказа или повести кажется скалярным, т.е. без явно выраженных направлений. И вдруг, когда накапливается некая критическая масса, все вектора обнаруживаются и пересекаются в одном месте, происходит резкое убыстрение действия, оно взрывается ударом ножа, дракой или смертельным выстрелом. Вот и мне хотелось сделать эту главу в подобном стиле, как у Рубиной. Увы мне... Но я старался.
Итак. Фамилия Г. Я. - Филиппенко. А его сын Александр Филиппенко – замечательный московский артист. В обычном театре ему тесно, он сам - театр. Михаила Зощенко он разыгрывет как никто. Его выступления по телевидению в 80-х, казалось мне, несли некий опозиционный заряд. Он играл разного рода мерзавцев, тоже казалось, как-то тонко против власти. А.Г. ниже ростом, чем Г.Я. Лыс, как и отец. Лицо, конечно, выразительное, а у отца было смытое, как и положено - не сразу запомнишь. Склоность к яркой театральности сын, похоже, воспринял у отца. Последний раз я был на выступлении артиста году в 96-м в Иерусалиме. Одно из самых ярких театральных впечатлений на новой родине.
В замечательном, на мой взгляд, спектакле Е. Арье “Сатана в Москве” в тель-авивском театре "Гешер" Воланда играл Хаим Тополь. Гостевая звезда (помните кино "Скрипач на крыше"?) - он, конечно, придавал спектаклю дополнительный шик. Но это был прекрасный артист как бы Малого театра, а тут нужна была Таганка. Нужен был Филиппенко, потому что гротеск - его стихия.
Вот и вся история про отцов и про сыновей, про органы и вторые отделы ...
P.S. В мае 2004 года русское телевидение показало передачу с Александром Филиппенко, его чадами и домочадцами. К правнуку Г. Я. обращались - Жора...
Что тот антисемит, что этот ...
Опасаюсь пафосных заголовков: после мощного замаха возможен слабый удар. Ироничный, а еще лучше - забавный заголовок не является столь обязывающим, но может привлечь внимание читателя. В данном случае мне помог, понятно, Брехт. И мы потолкуем об антисемитах и «антисемитах». На мой, тоже понятно, взгляд.
В середине пятидесятых правоверного студента-комсомольца потрясло открытие: Маркс – антисемит. Преподаватели-“общественники” требовали от нас конспектировать “первоисточники”. И я с тоской плелся в алма-атинскую публичку на углу Ленина и Комсомольской в самый последний момент. Процесс, естественно, начинался с какого-нибудь интересного чтива - например, с открытых после 20 съезда подшивок журнала “Крокодил” двадцатых годов (до сих пор помню карикатуру “Комчван на пляже: Это для мужчин, это для женщин. А для коммунистов где же?” и шарж на руководителя общества трезвости со стишком “Семен Михайлович Буденный скакал на сером кобылЕ”). Или - с чудом сохранившихся и ставших доступными публикаций Бабеля 20-х годов. В тех древних изданиях имена Ленина и Троцкого писались через черточку (еще одно потрясение). Доступной (короткое время) была газета “Таймс”, а в ней можно было увидеть транспарант “Израиль вступил на тропу войны” и еврейских солдат на бронетранспортере в Синайской пустыне. Или – накренившуюся будапештскую статую Сталина с канатом на шее. Я так и не перевалил за первые страницы “Капитала”, помогли словари - дайджесты. Но и в томах собрания сочинений Маркса-Энгельса тоже было немало интересного – по еврейскому, а также русскому вопросам. Маркс был снисходителен к прогрессивному прусскому империализму, патриархальному турецкому и строго порицал реакционный русский царизм. А отвратительные качества последнего связаны были, по его мнению, с врожденной аморальностью русского мужика. Такой вот марксизм …
Но особенно доставалось нашему брату. Решение “еврейского вопроса” Маркс видел в исчезновении евреев, в том, чтобы евреи отказались от своего еврейства. Он называл евреев вшами на теле Польши, т.к. ненависть к евреям отвлекает поляков от борьбы с царем. Впервые прочитав такое, я впал в состояние близкое к удушью: ну как же так, пусть крещеный, но еврей, да и ученый великий.
На многих судебных процессах, связанных с кровавыми наветами, свидетелями обвинения выступали евреи-выкресты. Преступив последнюю черту, они старались побольнее, посильнее ударить своих бывших единоверцев. Мудра русская пословица: кого обидишь (в данном случае - предашь), того и ненавидишь.
Маркса крестили семи лет от роду, а его мать, если верить Мерингу, так и не приняла крещения. Она сохранила связи со своей знаменитой теперь и богатой тогда и теперь семьей голландских евреев Филиппсов. Кормили философа, в основном, Филиппсы (не столько Энгельс), и Маркс всю жизнь принимал “грязные еврейские деньги”. (Маркс: “Деньги это ревнивый бог Израиля”).
(Московские евреи из тех, кого мы видим по телевизору, толпой ринулись в православие. Я не исключаю: обращение к неотцовской вере может быть результатом глубокого душевного кризиса, чего-то очень личного. В Москве же все не так, все максимально публично: по телевизору демонстрируются кресты на дамских прелестях и мужских волосатостях, отыскиваются поводы объявить о своем крещении, о духовниках и крестных мамах. Некто Чайка, красавчик-одессит, композитор и певец, поведал нам в одной из передач о двух принципиальных достижениях своей жизни. Во-первых, ему удалось еще при советской власти стать москвичом. Для этого он фиктивно развелся с глубоко беременной женой, затем фиктивно выдал ее за москвича, ну и т.д. А во-вторых, при новой власти он покрестился под влиянием миссионерки Ларисы Долиной, исполнившей роль его крестной. Упомянутая дама мне глубоко несимпатична. Шумно крестилась сама, крестит других, о евреях говорит в третьем лице, но при этом регулярно кормится в наших палестинах. По А.П. Чехову: “Жид крещеный, что конь леченый”).
“Доктора Живаго” я давным-давно попытался освоить по смутным фотокопиям. А через много лет в 80-е так и не дочитал толком эту книгу: скучно, рыхло, неинтересно. Выпирает авторская установка. Утверждаю в смущении – слабо, хотя любым словом Пастернака принято восхищаться. И подборка великих его стихов, приклеенная к роману, не спасает прозу.
Работая над романом, Пастернак не раз писал, что в своей книге “посчитается с еврейством”. Одним из его адресатов был Варлам Шаламов, которого после 20 лет лагерей расконвоировали на Колыме. Переписка двух писателей, благополучного и мученика, опубликована в конце восьмидесятых в журнале «Юность». Велась она в 48-50-е гг, т.е. сразу после Катастрофы, которую Пастернак не заметил, и в разгар “борьбы с космополитизмом” (не один Пастернак сводил счеты с евреями). Святой Варлам ответил мэтру (излагаю по памяти): “Нельзя так, Борис Леонидович. Отец, провинциальный священник, счел нужным привести меня, мальчишку, в Вологде в синагогу и сказал: “Смотри, сын. Вот люди, которые нашли бога раньше нас”. Пастернак определился еще в молодости. Революция возвратила его в “первобытное” состояние: в документах указывалась национальность, а не вероисповедание … Отсюда, возможно, и проистекает патологический антисемитизм Пастернака, который тоже считал, что евреи должны исчезнуть.
В великой русской поэзии XX века по моему счету девять вершинных поэтов. Один из них – Пастернак, ну что тут поделаешь…
“Собачье сердце” Мих. Булгакова впервые было прочитано по бледной машинописи. У Булгакова я находил свидетельства и сочувственного и, мне казалось, недоброжелательного отношения к евреям. Поначалу возмутили слова, обращенные к Швондеру (изложение): “Ну чего вы так стараетесь натравить чернь на нас? Вам будет во сто крат хуже, если кто-то натравит чернь на вас”. Слова провидца (1926 год)...
Понимание того, что никто не обязан любить всех евреев из принципа, приходило постепенно. Можно, конечно, рассчитывать на сочувствие и такт... Среди нашего брата ох как много старательных отличников коммунизма, диктатуры пролетариата, безбрежной демократии, поборников прав наших врагов, есть даже отрицатели (почти) Катастрофы. А на вопрос, почему единственным, кто пострадал от Воланда в “Мастере и Маргарите” был БЕРЛиоз, отвечу так. Давайте заменим Берлиоза на Цезаря Солодаря, например, и нам будет значительно легче. И у великих, к тому же дорогих нам людей встречаются оговорки и несправедливые слова по нашему адресу. Но судить их надо по общему итогу. Булгаков, конечно, не антисемит. Оба пласта его великого романа – и современный, и Евангелие от Михаила – свидетельствуют об этом.
Еще один великий поэт из упомянутой выше девятки – Александр Твардовский. Из воспоминаний его дачного соседа замечательного писателя Юрия Трифонова, опубликованных в 1989 году, следует, что Твардовскому присущи были некоторые предрассудки крепкого белорусского мужика. Например, он считал, что евреи не годятся для крестьянской работы. Поэтому его напрягал Бакланов, чей дачный участок был в образцовом порядке, и устраивал галахический Трифонов, запустивший свое подворье. Его зятьями стали евреи, возможно, в силу разделяемого им заблуждения, что евреи – хорошие мужья. И тому подобное. Но лучше предоставить слово самому Трифонову тем более, что речь у него пойдет и о Твардовском, и о Чехове(пропуски в цитате не помечены).
«Александр Трифонович достал из ящика стола рукопись Гроссман/а/ и протянул мне, сказав “спасибо”. И это было подчеркнуто в с е о Гроссмане. /Повесть “Все течет”/ Александру Трифоновичу не понравилась. Кажется, его коробило то, что Гроссман взялся описывать ужасы коллективизации. Он сказал довольно грубо: «Понимаете, тут есть некое “ вай-вай”. И добавил: “Не мне говорить и не вам слушать …”. Мне рукопись Гроссмана нравилась чрезвычайно. Я понял тогда, что тут имеют место какие-то застарелые предвзятости. Предвзятости не общечеловеческие, а персональные, касающиеся конкретных людей. Что касается предвзятостей общечеловеческих, то Александр Трифонович был их лишен, но в силу насмешливого и острого ума допускал в своем кругу безобидные, домашние шуточки, иногда, впрочем, ядовитые. Таково, быть может, было отношение Чехова к проблеме: в серьезную минуту он выказывал твердость, а в каком-нибудь рассказе мог проявить едкую наблюдательность. В общем, это было вполне невинно и напоминало мне отца, которому мать однажды сказала полушутя: “Все-таки ты евреев не любишь! ” – на что он ответил: “А почему я должен их любить?” У отца были друзья евреи, он женился на еврейке, но он не понимал, почему он должен любить евреев вообще. Это было, по его мнению, так же бессмысленно, как не любить евреев вообще».
Трифонов написал свои “Записки соседа” в 1972 году. И для него было важно коснуться обсуждаемой темы. Приятно все-таки, что Чехов (по оценке весьма уважаемого эксперта), а также Булгаков и Твардовский – хорошие люди, неантисемиты, слава Богу.
P.S. Публично признаться в том, что проза Пастернака кажется тебе откровенно слабой, не так-то просто. Рискуешь нарваться на презрительную отповедь литературных всезнаек вроде «не суди выше сапога» и тому подобное. Согласен с тем, что понимание искусства, например, музыки 20 века, требует подготовки, если хотите, тренировки. У самого есть личный опыт постепенного привыкания к великому Прокофьеву (и до сих пор, до совсем седых волос – лишь к части его музыки). Весной 2004 года въедливые и остроумные телеведущие, писатели Татьяна Толстая и Дуня Смирнова пытали академика-нобелиата Виталия Гинзбурга по разным вопросам. В том числе - выясняли его литературные предпочтения. И знаменитый теорфизик про стихи и прозу нобелиата же Пастернака сказал точно так, как было написано выше. Мне – приятно: совпал с великим. Следует отметить, что дамы спокойно и, мне показалось, сочувственно восприняли мнение высокочтимого аксакала.
КОМЭ
Теперь надо поведать о Комплексной (или Казахской – не помню точно) опытно-методической экспедиции. Я пришел в КОМЭ ранней весной 1957 года: начальник одной из ее партий Мария Васильевна Куминова искала геофизика 4 курса на полставки старшего техника(и на полную ставку во время полевых работ). Экспедиция располагалась на Копальском тракте в том месте, где в разделе «Кроки» отмечен завод «Казгеофизприбор».
Морозов организовал ее исходя из двух основных соображений. Во-первых, требовалось опробование новых методик и аппаратуры геофизических исследований. Например, при мне в Алма-Ату пришли купленные в Швеции в обход запретительных законов США новейшие американские кварцевые гравиметры. Их точность более чем на порядок превышала точность отечественных измерителей. Была организована специальная партия во главе с вернувшимся геофизиком Беленьким (ГПЕ), который был репрессирован в начале 50-х. Партия занималась испытанием приборов и созданием опорной гравиметрической сети по всему Союзу. Очень скоро у нас (в т.ч. в КОМЭ) появились хорошие кварцедувы, пошли в серию подобные приборы, налажено их обслуживание и ремонт.
Во-вторых, необходимо было собственное производство для изготовления геофизической оснастки. Производственный цех занимался тогда изготовлением барабанов и станков для электроразведочных проводов, ковал стальные питающие и медные приемные электроды. Самым высокотехнологичным изделием цеха были керамические неполяризующиеся электроды для наблюдений естественных электрических полей. По-моему, все.
Опытная часть экспедиции, располагавшаяся в одноэтажном барачного типа здании, уже тогда представляла собой небольшой научно-исследовательский институт, в котором тон задавали женщины. Командовала экспедицией Елена Юльевна Фукс, одним из подразделений ведала лауреат госпремии А. В. Строителева. Антонину Васильевну привезли в Казахстан из блокадного Ленинграда в 1942 году. Ее приняла и выходила многодетная женщина-башкирка. И с тех пор эта семья стала для одинокой А. В. своей. А все дети благодетельницы по мере взросления начинали работать в геофизике в том или ином качестве. Строителева получила свою премию за открытие в годы войны железорудных месторождений в центральном Казахстане между Карагандой и Джезказганом (Каражала и нескольких более мелких, вроде железо-марганцевого Джумарта, по участку которого я потом делал диплом). Мне довелось держать в руках ее написанный от руки фондовый отчет по результатам магнитных съемок 1943 года.
Я попал под начало Кувшинова Г. В. (РФ-49), участника войны. Его группа занималась лабораторными измерениями физических свойств горных пород. Новинкой был сконструированный в КОМЭ прибор измерения остаточной намагниченности по ориентированным в пространстве образцам. Летом мы совершили экспедицию в район, где делала свои открытия Антонина Васильевна. Мы обходили на полуторке Балхаш с западной стороны. И тогда (в 1957 году) я увидел в прибалхашской полупустыне следы гигантских работ в окрестностях ракетно-космических полигонов: внезапно возникающие по пути нашего следования роскошные бетонки, ведущие неизвестно откуда незнамо куда, линии проводной связи с солдатскими вахтами через каждые 10-20 км, ограждения, замыкающие огромные, соизмеримые с площадью всего Израиля, территории. Назад я возвращался самостоятельно на поезде, т.к. торопился на военные сборы в Сары-Озеке.
Наверно, я мог остаться в КОМЭ, но выбрал другой вариант. Елена Юльевна сделала вид, что слегка на меня обиделась.
Прошло время и аббревиатура КОМЭ досталась мощному специализированному вычислительному центру, который обслуживал геофизические и геологические предприятия Министерства геологии республики. КОМЭ переместилась далеко на юго-запад в поселок, который в «Кроках» мы связали с Илийской геофизической экспедицией.
Строитель
Прошло несколько недель моей работы на полставки в КОМЭ. В нашу комнату зашел прораб, сооружавший новый двухэтажный кирпичный корпус, который и по сей день, я надеюсь, выходит своим фасадом на Копальский тракт. Каменщики уже начали выкладывать второй этаж. Надо было проверить нивелировку. Прораб-самоучка сказал, что работать с нивелиром не умеет, и попросил инженеров-геофизиков помочь ему. Казахи говорят: «Хозяин поручает нечто большой собаке, та – маленькой, последняя – щенку, а щенок – своему хвостику». Все призошло строго в соответствии с народным присловьем. Мария Васильевна поручила инженерам, те обернулись ко мне и со словами «Ты последним из нас учил геодезию» вручили мне нивелир и треногу. У студентов есть поговорка: «Это мы еще не проходили, а это я уже забыл». За три года после геодезической практики ничего особенно не забылось. Но - такое ответственное производственное задание! Но – репутация! Я сильно разволновался, поэтому забыл захватить нивелирную рейку. Мы с прорабом стали перед кирпичным фасадом, я неторопливо прикрутил нивелир, проверил уровни(слава богу, не ползут!) и стал глубокомысленно соображать, что делать дальше. И меня озарило! Я предложил прорабу отбить горизонталь двумя точками на высоте оси нивелира по углам фасада. Прораб сказал:«Это мне и нужно». О, радость! О, счастье! Мне мерещится, что эта двухэтажка была первым пристанищем Илийской экспедиции.
Прошло 34 года. За это время, если не считать землеройных работ(подвал, туалет) при сооружении дачного домика под руководством отца, я ни в чем строительном замешан не был. Но за несколько месяцев до отъезда в Израиль мне пришлось срочно заняться строительством. Уже был разрешающий звонок из ОВИРа. На работе я помалкивал, хотя потом выяснилось, что ректор был в курсе.
Великая (пере)стройка происходила в июне-июле 91 года, определенно - до путча в Москве. Кафедра за год или два до этого перебралась во вновь построенный десятиэтажный корпус на нынешней территории института. В это лето мне надлежало сосредоточить свою лабораторию автоматизации обработки (аэро)геофизических данных на территории КазПТИ. В моем распоряжении была довольно большая комната на четвертом этаже. Ее следовало разделить на две части – лабораторную и учебную. И работу свою – научную и преподавательскую - я замыслил передать в руки учеников. Надо было оставить ребятам все в полном порядке.
Мы уже приступили к переводу и усовершенствованию нашего пакета обработки с оборудования ЕС-IBM на персональные компьютеры. Первой задачей было изыскание упомянутых PC для научных и учебных целей. Это было уже не так сложно при наличии денег (последнее время лаборатория прилично зарабатывала) и хороших отношений с главбухом института. В итоге у нас появилось пяток компьютеров – один ХТ, остальные – AT (286-е). Для установки их главный институтский строитель потребовал каких-то переделок в электрической сети и кондиционирования воздуха. Дефицитный кондиционер мне помогла изыскать наш симпатичный главбух. Нужна была телефонная линия и защитная сигнализация: в огромном плохо охраняемом здании уже активно воровали некрупное оборудование. Здесь самым трудным было устроить телефон. И это я сумел преодолеть с помощью одного знакомого телефонного начальника, который теперь живет в Реховоте. Вокруг института уже крутились разные кооперативы. Так что все электрические работы, включая установку в окне отечественного кондиционера, были выполнены быстро. Но надо было установить в помещении две кирпичные стенки, делившие площадь на две комнаты и темный тамбур. Мне помог бывший наш студент Малахов Валерий Васильевич, которого незадолго до этого демократически избрали начальником одной из окрестных геофизических экспедиций.
Понятно, что во все эти дела я погрузился с головой еще и для того, чтобы заглушить съедающее меня беспокойство: дети уже уехали, мне 55 лет, без английского, едем в неизвестность. Но так или иначе – строим.
Как-то в конце рабочего дня в аудиторию заглянул шофер из малаховской экспедиции и сказал, что он привез кирпичи и свалил их перед входом в здание. Я был один. Мне ничего не оставалось, как организовать подъем кирпичей и их складирование в аудитории. Иначе назавтра кирпичи эти исчезнут, их как корова языком слижет. Под руку попались несколько наших студентов. Разыскали пару носилок. И вот стою я у кучи кирпичей, загружаю носилки, ребята должны заносить их в лобби, вызывать лифт, подниматься на четвертый этаж, относить кирпичи до места и т.д. Тружусь, а мимо проходит приятель с нефтяного факультета. Он остановился и говорит: «Чем это профессор занимается?» Я в ответ: «Да вот лабораторию строю». Приятель: «А люди говорят, что ты в Израиль собрался!». «Да,- говорю, - дострою и двинусь». Приятель возмутился: «Ну что ты скажешь? Сплетники!».
Честно скажу: описанный строительный успех доставил мне не меньше радости, чем долгожданная защита докторской в Москве за пять лет до того.
«Строили, строили, и, наконец, построили».
С Иваном Приезжевым и Марленом Джукебаевым
Последнюю лекцию я прочел 14 ноября, а через два дня мы с женой улетали в Москву. Нас провожали на городском аэровокзале сотрудники лаборатории, родня и мой друг доцент кафедры Гринбаум Иосиф Исакович. Почему-то, хотя это был еще внутренний рейс, мы прошли таможенный досмотр. Затем миновали контрольную рамку. Прибор не зазвенел, но уже в накопителе я обнаружил в кармане большую связку ключей от лаборатории. Я подошел к офицеру, объяснил ситуацию, времена еще были простые, и он меня выпустил в зал ожидания. Ребята уже ушли, а Гринбаум и брат задержались. И я попросил И. И. передать ключи Приезжеву. Так, отъезжая в Израиль, в соответствии с популярным тогда анекдотом, я погасил за собой свет и затворил дверь. Через две недели с Киевского вокзала Москвы мы отчалили в Будапешт. Поздно вечером 4 декабря 1991 года наш эльалевский самолет приводнился в аэропорту Бен Гурион: шел дикий дожь, мы топали до отстойника министерства внутренних дел (или абсорбции?) по колено в воде.
«ЭЦеВээМизация»
«ЭЦеВээМизация» геофизического и геологического производства в Казахстане стартовала в начале 1961 года. Морозов впервые заказал кафедре проведение курсов повышения квалификации инженеров-геофизиков. Вместе с Непомнящих они решили, что курсанты должны познать начала программирования на, как тогда говорили, ЭЦВМ. Надо отдать должное М. Д. и А. А. , уловившим новые веяния и открывающиеся возможности. По-моему, это был первый подобный советский опыт в нашей отрасли.
В это время в Алма-Ате в Академии Наук действовала единственная машина «Урал», поскрипывавшая со скоростью 100 операций в секунду. Для чтения лекций был приглашен из университета сильный математик Золоторев, который незадолго до этого сам прошел какие-то курсы в Москве. Теперь известно, что истинные математики не любят и не умеют программировать. (Наш научный лидер в Союзе академик Страхов Владимир Николаевич утверждал (вроде бы шутил), что математики-геофизики имеют право на ошибки вплоть до наоборот, а у геофизиков-программистов единственное достоинство – точность и безошибочность).
Золотарев не был исключением из этого правила, но в курс дела нас ввел, на компьютер вывел, честь ему и хвала за это. Насколько я знаю, больше он лекций по программированию не читал и, кажется, перебрался в Москву в математический стекловский институт. Из слушателей курса составилась группа инженеров треста, склонных к занятим программированием. К ней примкнул и я – аспирант кафедры. А. А. Непомнящих определил мне тему по компьютерным редукциям в гравиметрии. И уже в первый год на этом самом «Урале» я смог кое-что сделать по аппроксимации моделей рельефа. В тресте лидером группы программистов-геофизиков стал уже упоминавшийся выше Перфильев Л.Г.
Через год в новосибирском академгородке была организована месячная школа по программированию в геофизике. Груз организации и проведения школы вытянул на себе 29-летний сотрудник местного Геологического Института Каратаев Герман Иванович, в будущем профессор. Собралось много народу со всей страны, алма-атинцы во главе с Перфильевым уже были неплохо подготовлены. Нас хорошо обучали, ламповый компьютер был совсем другой - «М-20», его скорость составляла 20000 операций в секунду. Великие ученые, вроде будущего нобелевского лауреата Канторовича Л. В., читали нам лекции, знакомя с современными алгоритмами, которые можно будет использовать при решении геофизических задач на компьютерах. Программированию же в кодах и немного уже на алгоритмическом языке нас учили профессионалы из отдела профессора Ершова. Вычислительным Центром Сибирского отделения тогда командовал молодой академик Марчук Г. И., будущий президент союзной академии. Участники семинара со всех концов страны, относительно молодые инженеры и ученые, перезнакомились между собой. Так возникла общественность или общность людей нашей подотрасли.
Начало 80-х, научная конференция в Алма-Ате. Слева направо:
автор(РФ-53), Перфильев Л. Г. (РФ-50),Зенкович(РФ-51), Кленчин А. Н.(РФ-63)
Компьютер как электронное устройство(Hardware) не может работать без программного обеспечения (Software). Непосредственно с электроникой взаимодействует внутреннее операционное обеспечение. Оно создается системными программистами, которые также занимаются разработкой мощных программных оболочек типа Windows. Следующая группа программистов делают трансляторы(компиляторы) с языков программирования на языки электронных машин. И, наконец, самый широкий круг программистов решает, т.н. «проблемные» задачи. Они используют операционные системы и трансляторы, разрабатывают математические модели(алгоритмы) решения задач и реализуют их на алгоритмических языках. Проблемные программисты должны быть сведущими в той области науки, техники, экономики, которой они занимаются, знать (вычислительную) математику и обладать определенными способностями к собственно программированию. Особые человеческие свойства программистов можно свести к:
-способности представлять сложную задачу в целом(от входа в нее до получения результатов) с учетом интересов пользователя;
-способности разложить задачу на элементарные взаимосвязанные части и заставить их действовать правильно и эффективно;
-склонности получать удовольствие от процесса общения с компьютером, поиска алгоритма, собственно программирования, отладки программ и достижения поставленных коллективных целей.
Профессор Ершов сорок с лишним лет назад говорил о том, что настоящий программист должен обладать способностью, как Фарадей, решать задачи с помощью ограниченных средств – нуля и единички. Он говорил также, что именно программисты подбираются в своей работе к тайнам функционирования человеческого мозга.
Сейчас с компьютерами общается относительно ограниченное сообщество программистов, внутри которого существует описанная выше иерархия, и необозримое море пользователей. Среди последних возникают пользователи продвинутые. Моего 11-летнего внука Рона, который отвечает за графику в настоящем тексте и который имеет определенные проблемы с дробями и процентами, можно смело с учетом возраста отнести к продвинутым и даже изворотливым пользователям. Изготовители вирусов рекрутируются из очень продвинутых пользователей, задержавшихся в подростковом бессмысленно хулиганском возрасте, но не из программистов, которых отличает, как правило, конструктивная мотивация. Наконец, криминальные хакеры-взломщики информационных сетей могут быть и сильными программистами, и продвинутыми пользователями.
В 63 году по завершении аспирантуры я впервые прочел студентам-геофизикам лекции по программированию геофизических задач. Последний же раз этот курс я начал читать в 91 году. В этом деле наша кафедра, несомненно, лидировала. Более того, у производства в республике и в некоторых регионах за ее пределами не было проблем с программистами-геофизиками за счет наших выпускников, которые на работе, понятно, доучивались, но с компьютерами общаться не боялись.
Геофизический узел, часть 2
Итак от скромной Опытной экспедиции на Копальском тракте отпочковалась описанная выше КОМЭ, расположившаяся юго-западнее под горами. На месте же из производственного цеха выросло очень серьезное предприятие, как теперь бы сказали хай-тека, - завод «Казгеофизприбор». Практически с самого начала, с середины 60-х, завод был ориентирован на создание дефицитной компьютерной периферии, остро необходимых геофизикам и геологам и не только им – графопостроителей, цифрователей-шифраторов. Завод разрабатывал и изготовлял цифровые (ядерные) измерители магнитного поля, действующие на автомобилях и самолетах. Лидировал в разработке и изготовлении цифровой же аппаратуры сейсмических наблюдений и мониторинга, когда в качестве источника упругих колебаний используются удаленные землетрясения. Создавали всю эту и другую подобную аппаратуру с микропроцессорным управлением выпускники нашей кафедры Кривулин Генадий Семенович(РФ-54), Райзман Виктор Иммануилович(РФ-53), Степанов Борис Сергеевич(РФ-6?) и многие другие. А поскольку я упомянул ядерные магнитометры, то обязан назвать и Свядища Файвеля Наумовича - «огеофизичившегося» выпускника одесского института связи, участника войны.
Казахский филиал ВИРГа – третий отросток КОМЭ – расположился восток-северо-восточнее на Кульджинском тракте, около этого места мы уже неоднократно оказывались. Филиал получился очень удачным, он, на мой взгляд, никак не уступал своей ленинградской метрополии. Филиал занимался (как любили говорить тогда - на хорошем союзном уровне): опробованием в скважинах в наведенных радиационных полях, электромагнитными и акустическими исследованиями на дневной поверхности и в горных выработках, конструированием высокоточных ядерных магнитометров и разработкой соответствующих полевых методик, рудной сейсморазведкой, гравиразведкой, исследованиями по тематике организаций, обслуживающих Средмаш. Казвирговскими начальниками большую часть времени при мне были директор Валентин Александрович Кличников (ташкентский однокашник моего друга Гринбаума) и замдиректор по науке Певзнер Лев Абрамович (ЕНГ, выпускник 58 года ленинградского горного). В. А. был широко образован в нашем деле, интеллигентен и доброжелателен, и обладал редким качеством - он никогда не греб под себя. Л. А. представлял собой смесь довольно взрывчатую, про него втихаря говорили: «Такой умный, аж противно». Обойти моего ровесника было довольно трудно, он умел обнаруживать слабые места в работах и обычно заставлял нас приводить в порядок самые неприятные разделы вроде оценок эффективности и экономической целесообразности. И это затем здорово помогало.
Большинство научных сотрудников КазВИРГа были выпускниками нашей кафедры. Вычислительным центром руководил доктор наук Гольдшмидт В. И.(РФ-50). Первое время конструктор ядерных магнитометров одессит Свядищ Ф. Н. работал в КазВИРГе, около него быстро возрос Пак Виктор Павлович(РФ-51). Он успешно руководил отделом ядерной магнитометрии в КазВИРГе, а затем с частью сотрудников перебрался в Ленинград в головной институт, где занимался магнитными индикаторами (магнитометрами и градиентометрами) для морской антилодочной аэроразведки. Замкну еще один узелочек повествования: женат он был на народной артистке республики Саре Кушербаевой - балетной приме Алма-Атинской оперы. Ее брат Насильбек был геофизиком – однокашником Пака. А сын Насильбека Тимур долго работал на Камчатке, он присутствует на групповом снимке, приведенном выше.
В конце 60-х были завершены значительные обобщающие работы по результатам геофизических исследований в Казахстане. Под редакцией В. А. Кличникова вышел солидный том «Геофизические поиски рудных месторождений», многие персонажи нашего повествования являются его авторами. В геофизическом тресте под руководством заместителя министра геологии Морозова М. Д. были выполнены исследования по глубинному геологическому строению Казахстана в свете геофизических данных. Мне довелось рецензировать ту часть работы, которая связана была с компьютерной обработкой данных. На защите работы было несколько докладчиков по своим разделам, в т.ч. Гольдшмидт В. И., Эйдлин Р. А., Перфильев Л. Г. и другие. Основными рецензентами были такие зубры как Шлыгин Е. Д. и Непомнящих А. А. . Работа всеми оценивалась очень высоко. Наконец уважаемый Е. Д. произнес слова, которые как бы витали в воздухе: «А ведь эта работа из разряда выдвигаемых на Ленинскую премию. Процедуру выдвижения можно начинать и на этом Совете!».
Реакция Морозова была мгновенной. Он поблагодарил уважаемого академика и попросил прекратить разговоры в заданном Шлыгиным направлении. Я долго не мог понять, почему Морозов отказался даже от попытки получения столь высокой и, главное, заслуженной награды. И лишь много позже уразумел, как мне кажется, подоплеку сыгранного им гамбита. Михаил Дмитриевич был в одном шаге от министерского поста. В список потребуют своего включения малопричастные, будут обижены истинные авторы исходных данных и интерпретаций и т.д. Последствия могли быть самыми непредсказуемыми.
Через некоторое время М. Д. стал министром. Он тем самым положил начало традиции назначения геофизиков министрами геологии республики. Эта традиция на постсоветском пространстве действует только в Казахстане. Уже два бывших студента нашей кафедры занимали этот высокий пост. В новейшее время довольно долго командовал министерством симпатичный кипчак или чингизид («эрудиция» моя в подобной классификации казахов идет от глубоко почитаемого поэта-геолога и тоже кипчака Олжаса Сулейменова), наш сильный студент Даукеев, которого я запомнил с тонкими латиноамериканскими усиками.
А из регионального обобщения произросло в итоге немалое число научных степеней. И в том числе докторская диссертация Гольдшмидта, которую он защитил в Московском университете.
Четверть века назад
Несмотря на один коренной очевидный недостаток Владимир Иосифович Гольдшмидт обладал целым набором достоинств, необходимых для самых приятных партийных объективок. Он был парторгом КазВИРГа, членом пленума или даже бюро райкома партии, председателем районного отделения общества «Знание» и членом его республиканского руководства, добросовестным бойцом народной дружины и т.д. В этом перечислении почти нет иронии, я вспоминаю и поражаюсь, как жизнь переменилась.
Когда я спланировал это нетленное произведение, то попросил Гольдшмидта прислать фото, где он в возрасте около 25 и 50. На фото (25) он должен был быть с женой Леной Файнтух, а на (50) – один. Понятно, что Лена не могла доверить мужу столь важное дело. На обоих фото супруги были вдвоем, причем Лена всюду выглядела хорошо. Но я был строг. После сканирования фото (50) Рон убрал по моей просьбе Лену, море, пригорки на берегу. Супруги совершали круиз по Черному морю на ставшем через 10 лет печально знаменитым теплоходе «Адмирал Нахимов». И название корабля на борту внук обрезал. Остались только поручни. На снимке у Гольдшмидта слегка мафиозный вид. Но это он.
Почему-то и в КазПТИ и в КазВИРГе частенько назначали парторгами евреев. В политехе на этом посту сменяли друг друга горняк Медведев и металлург Слуцкий И. З. (теперь живет в Беер-Шеве). А в филиале одним из первых парторгов был Ф. Н. Свядищ (сейчас живет неподалеку от Реховота), затем его сменил В. И. Гольдшмидт.
По случаю докторской В. И., как вы помните – первой среди выпускников нашей кафедры, был устроен пир в одном из банкетных залов ресторана «Алма-Ата», расположенного на Коммунистическом проспекте в полукилометре от публичной библиотеки. На месте современного ресторана до начала 60-х размещался в легком строении ресторан-предшественник, который старые алма-атинцы называли столовой крайкома. Это название сохранилось с тех времен, когда Казахстан был еще автономией в составе Российской Федерации, и у него не было ЦК. Мне было 15 лет, когда я впервые посетил это злачное место на талоны спорткомитета за участие в республиканских юношеских шашечных соревнованиях и сборах по подготовке к всесоюзным(на всесоюзные меня, увы, не взяли).
Старый ресторан был обречен и в нужный момент сгорел. И на этом месте построили современное здание из стекла и бетона. Главный корпус ресторана имеет два надземных этажа, его большой зал велик как аэродром, наверное мест на 500 или более. К основному корпусу ресторана примыкает многоэтажный пенал банкетных залов, где проведено немало приятных минут с новоиспеченными инженерами, остепенившимися специалистами и по поводу различных юбилеев.
Естественно, публика на торжестве в честь В. И. состояла, в основном, из родни, геофизиков и геологов. Была и заметная медицинская прослойка. Тройка профессоров различных специальностей, личных друзей Гольдшмидта, заметно выделялась своими здравицами. Один из них, уролог, исчерпывающе описал среднестатистическое состояние предстательной железы у мужиков в 50. И провозгласил тост за исправность указанного важного органа. Геолог Эйдлин, естественно, читал собственные стихи. И я тоже изобразил (не читал) нечто стихотворное.
В новейшее время артист Г. Хазанов создал целый жанр пародийных выступлений на юбилеях, надевая личину Сталина, Гоголя, Лукашенко и т.д. Что-то подобное произошло со мной в те годы. Ваня Приезжев, тогда еще студент, написал программу воспроизведения текстов вдоль широкой печати АЦПУ (алфавитно-цифрового печатающего устройства). Пользователь должен был задать символ заполнения, размеры букв и текст – построчно. Компьютер выдавал текст по несколько (от одной и более) строк в пределах каждого фрагмента. Полосы-фрагменты разделялись и склеивались. Получались солидные плакаты, которые можно было читать издалека.
С появлением описанного технического средства у меня восстановились поэтические способности, казалось, утраченные в 4 классе. Но дар просыпался лишь тогда, когда я находился в образе компьютера. При этом, если у меня было время, я рифмовал приветствие. А если был в цейтноте, то использовал белые стихи. У Гольдшмидта на банкете висел плакат с рифмованными стишками. Я их не помню.
Почти ни один из разделов настоящего повествования до сих пор не обходился без упоминания симпатичного профессора Шлыгина. В этом месте у меня есть повод еще раз вспомнить его, т.к. через несколько месяцев Евгению Дмитриевичу исполнялось 80 лет. Он уже был не так активен, но на кафедру регулярно приезжал, а от официального юбилея на Совете Института – отказался. Казвирговцы собрались засвидетельствовать свое почтение знаменитому геологу у него на фазенде. За день или два до этого ко мне подошла его дочь Злата Случанко(РФ-49) - ученый секретарь филиала. Она сказала: «Дирекция подготовила Е. Д. достойное подношение, но без выдумки. Сочини, Леон, что-нибудь с юмором вроде того, что было на банкете Гольдшмидта. Отцу будет приятно».
Сказано – сделано, но без рифм из-за дефицита времени. Казвирговский компьютер обращался к юбиляру белыми стихами:
Дорогой Евгений Дмитрич,
Наш учитель и защитник!
Геофизик Казахстана
И его компьютер верный
Поздравляют с Днем Рожденья,
С юбилейной Вашей датой!
И т.д. ... Дальше точно не помню. В последней строчке шедевра компьютер переходил на казахский язык, правда, без соблюдения размера. Е. Д., как многие старые полевики, знал казахский и любил вставлять в свою речь казахские слова, которые уютно себя чувствовали в ряду с великим и могучим. Например, на памятной съемочной практике он объяснил нам маршрут по топографической карте так: «А дальше пройдите этим сайком». Не ущельем – слишком сильно для мелкосопочника, не щелью или ущелком, а саем, даже сайком.
Подписалась машина – Елена Соломоновна Казвиргова, т.е. прекрасная и мудрая.
Поздравлять Шлыгина на дому поехали директор филиала и парторг. Гольдшмидт при вручении плаката изложил следующую легенду: «У Коваля в лаборатории действует программа, которая по некоторым заданным характеристикам может сочинять стихи. Вот что машина создала для Вас». Все посмеялись, старик сказал: «Не верю!». Злата потом рассказывала, что стихотворный плакат повесили в красном углу (на шкаф) и его обязательно демонстрировали другим делегациям.
Прогрессивный Е. Д. таки не поверил, но чуточку надеялся. Вообще он знал, что с геофизиками надо держать ухо востро: могут и обмануть. Излагая тектонику Русской платформы он поведал нам очень грустную историю академика Архангельского (кажется). Геофизики не подтвердили его прогноз мощности земной коры. Архангельский очень по этому поводу горевал. Шлыгин даже считал, что геофизики сократили его дни. На самом деле сейсморазведчики в 30-х не разобрались с кратными отражениями и выдали удвоенную мощность. Академик не дожил до собственной научной реабилитации.
Евгений Дмитриевич как-то отловил меня в коридоре Института и стал пытать по вопросу стихов Е. С. Казвирговой. Мне бы отшутиться, а я, балда, рассказал все как есть. Надо было видеть, как старик огорчился. Он махнул рукой и в сердцах обругал геофизиков, которые вечно что-нибудь придумают.
На том пиру в честь секретаря партбюро веселились и плясали – все под музыку еврейской халястры. Гольдшмидт пригласил музыкантов – кировоградских своих земляков, игравших, в основном, родные напевы. Неплохо танцевалось под вечный шлягер «Семь сорок». Ну а русская пляска «Ба мир из ду шейн» (в вольном переводе «Старушка не спеша») повторялась неоднократно. Вот такой «сионизьм» развел на своем пиру партийный функционер Владимир Иосифович.
Большой партийный кабинет Гольдшмидта находился на четвертом директорском этаже северного основного корпуса КазВИРГа(к нему лицом обращены пронумерованные персонажи рис. 1 из раздела «Кроки»). Теперь кабинет парткома отдан геофизикам-программистам. Отдел называется Департаментом Программных Разработок ОАО «Азимут». Командует департаментом (т.е. замещает В. И.) кандидат наук Долгов Сергей Викторович (см. тот же снимок).
В ВИРГе был гениальный завхоз по фамилии Шевский(ЕГП). Он поддерживал здания и территорию филиала в прекрасном состоянии. Особенно он любил заниматься линолеумом, покрывавшим широкие казвирговские коридоры. Каждый год линолеум латался и подклеивался, а раз в три-четыре года – перестилался. Ребята написали мне, что после длительного периода упадка «все отремонтировали, окультурили, но пол и ступеньки на четвертом этаже ... , где мы сидим, остались прежними, еще и Вы по ним ходили». Ясно, что больше по ним ходил Владимир Иосифович. А гениального завхоза у ОАО, скорее всего, теперь нет.
Декабрь 2003
Окончание: см. часть 3